видел в газете вашу фотографию с отцом на открытии какой-то выставки. Но потом, в тот памятный вечер в Урбино, вы назвали мне свое имя…
– И тогда вы начали осуществлять ваш план, – с горечью произнесла Дженни.
– Напротив, я понял, что мне остается только одно: зарубить проект, связанный с Эдриэном Роумейном. – Помолчав немного, он тихо добавил: – Вероятно, оттого, что наши отношения приняли слишком личный характер.
Дженни подняла на него взгляд, и, когда она увидела в его глазах боль, ее гнев вдруг прошел, сменившись глубокой печалью. «Вы не должны влюбляться в меня, Дженни. У нас ничего не выйдет», – сказал он ей в тот вечер у ворот виллы… И она, словно заколдованная какой-то таинственной силой, подчинилась.
– Вы ведь предупреждали меня, – уступила она и слегка прижалась к нему. Он обнял ее, и мгновение оба молчали. Ее охватило чувство душевного спокойствия. – Если бы только вы были честны со мной, – тихим, дрожащим голосом произнесла она.
– Вероятно, я был бы честным, но вы пригласили меня на виллу, сказав, что ваш отец хочет познакомиться со мной. Такое искушение я побороть не мог и решил молчать.
– Значит, это не вы хвастались вашим операторам, что «сделали» девчонку Роумейн и были приняты в мастерской великого художника, его святая святых! – Гнев разгорался с новой силой, но в глубине души теплилось чувство, что Глен не способен на вероломство, в котором она его обвиняет. И что он любит ее!
Она закрыла глаза и услышала его слова:
– Ах, Дженни, дорогая Дженни! Как мне заставить вас поверить, что я никогда не говорил о вас с моими ребятами так, как вы себе это представляете? Я лишь вкратце обрисовал детали моей встречи с вами и последовавшего за этим приглашения познакомиться с вашим отцом. Как я мог пасть так низко, испытывая к вам столь сильные чувства? – Последние слова были произнесены очень тихо, но она их услышала. И здесь, при ярком свете танцевального зала, правда его сердца встретилась с правдой ее сердца. Странная, нелогичная правда, не имеющая никакого отношения к его предательскому молчанию, сокрытию своей настоящей работы и в конечном счете завоеванию Эдриэна Роумейна. Телевизионный шпионаж! Ведь только так можно назвать его поведение, и она никогда не должна забывать об этом.
– Отведите меня к остальным, – взмолилась она. – Я не могу больше танцевать с вами.
Его встревожила ее бледность. Слегка поддерживая Дженни за плечи, он провел ее сквозь ряды танцующих на балкон, где сидели Клэр, Жак и Джон.
– Дженни неважно себя чувствует, – объяснил Глен.
И Джон обнял ее, вывел ее из этой кошмарной слабости, предательской боли в сердце.
– Все в порядке, – выдавила она из себя неровный смешок. – Наверное, в танцевальном зале было слишком жарко. – Девушка едва слышала свой голос, но ей было все равно. Что-то внутри нее умирало. И пусть умирает! Чем скорее, тем лучше. Она с удовольствием опустилась в глубокое плетеное кресло.
– Должна признаться, вальсируя с Джоном, я тоже чувствовала легкое головокружение, – сказала Клэр. – Я так давно не танцевала этот милый старомодный вальс! Но зато испытываешь чувство полета!
Значит, Джон танцевал с Клэр… а она их не заметила, хотя, кружа по залу, они наверняка не однажды пролетали мимо них с Гленом? Не слишком ли заметен был их оживленный разговор? Впрочем, это не важно.
Джон, заботливо склонившись над ней, спросил, чем он может помочь.
– Может быть, горячего кофе? – предложил он. – Или аспирин? На ресепшн наверняка есть аспирин.
Дорогой, добрый, практичный Джон, предлагающий исцелить разбитое сердце кофе и аспирином! Все испытывали какое-то смущение. Вечеринка явно срывалась… и только по ее вине. Дженни решительно выпрямилась и поблагодарила Джона, отказавшись и от кофе, и от аспирина.
– Со мной все в порядке, – изо всех сил старалась убедить она его. – Просто у меня немного закружилась голова, но здесь, на свежем воздухе, все прошло.
Дженни заставила себя подняться с кресла.
– Пойдемте в кабаре, посмотрим представление! – предложила она.
– Отличная идея, – с облегчением согласился Жак. – Совсем никуда не годится прерывать вечеринку из-за того, что будущая невеста от вальса упала в обморок! Насколько я слышал, в «Славонии» бывают хорошие представления, хотя по художественной привлекательности они и в подметки не годятся деревенскому kolo!
Глава 11
К концу августа Лондон выглядел довольно усталым и запыленным. На всех главных улицах, даже и на менее крупных магистралях движение стало невыносимым. От непрекращающегося шума притуплялся рассудок, а в воздухе стоял удушающий запах выхлопных газов. Дженни, разъезжая между Риджентс- парком и Харли-стрит, с тоской вспоминала о покое Зелена, пропитанного запахом тимьяна.
Она оказалась оптимисткой, предполагая пробыть в городе две недели: ее пребывание в Лондоне уже растянулось почти на месяц. А дел впереди было невпроворот. Декораторы еще не закончили оформление комнат квартиры, потом начнется расстановка мебели и оборудование кухни. Оглядывая свое будущее жилище, Дженни старалась представить, как они с Джоном будут жить в этих незнакомых комнатах. Иногда она делала наброски, рисовала, как бы ей хотелось их обставить. Семья Дейвенгем преподнесла в подарок кое-какую ценную мебель, но многое они с леди Дейвенгем выбирали в самых изысканных лондонских магазинах.
Подготовка к свадьбе стоила огромных денег, но Дженни и в голову не приходило беспокоиться о них. Отец сколотил приличное состояние продажей картин, да и Дейвенгемы не знали недостатка в средствах, а Джон был единственным их сыном. Обе семьи твердо решили помочь молодой паре счастливо начать семейную жизнь. Это было очень любезно с их стороны… и все шло замечательно. Дженни хотелось бы проявлять немного больше энтузиазма, но непонятное чувство нереальности происходящего до сих пор преследовало ее.
Наверное, было бы лучше, если бы они с Джоном больше времени проводили вместе, но им удавалось встречаться только в выходные дни, да и то, если он был свободен. Как и большинство молодых новоиспеченных докторов, он много времени проводил в больнице, а в свободное от дежурств время ему приходилось часами готовиться к экзамену на должность консультанта, чтобы в конце концов стать партнером отца.
Но в те редкие моменты, когда им удавалось встретиться, они немедленно уезжали за город. Эти поездки очень нравились Дженни. Хоть ненадолго вырваться из пыльного Лондона и насладиться прекрасной погодой, видом колосящихся полей и песчаных дюн! Обычно они останавливались у моря, холодного серого Ла-Манша, так не похожего на зеленые воды Адриатики. Если Джон в каком-нибудь укромном уголке давал волю своим чувствам, она изо всех сил старалась отвечать ему взаимностью. Они могли часами разговаривать или вместе молчать, как было всегда во время их долгой дружбы. Они довольствовались тихим счастьем, компанией друг друга. Хорошо бы оставить все как есть! После свадьбы все будет иначе, говорила она себе.
Иногда, когда у Дженни выдавалось свободное от дел время, она убегала домой, в Челси, где миссис Трейси, их пожилая домоправительница, встречала ее с распростертыми объятиями. Дженни пила с ней чай в маленькой гостиной, а затем прогуливалась по просторным, тронутым богемным беспорядком комнатам. Как все это отличалось от безупречного порядка на Ридженси-Террас! На верхнем этаже, в просторной мастерской, занимавшей две мансарды, Дженни задерживалась подолгу, рассматривая работы отца и с нетерпением ожидая, когда вернется к нему.
Клэр писала, что ему день ото дня становится все лучше и лучше. «Кажется, Глен Харни дал ему стимул, в котором он нуждался, – сообщала она в последнем письме. – Они по-прежнему проводят время возле его нетленного шедевра, но он, полагаю, почти завершен, и через несколько дней Глен Харни уедет в Лондон,
