Еще один маленький эпизод примерно того же периода. Со мной во дворе заговорила девочка-соседка, и другая потянула ее за рукав: «Как ты можешь разговаривать с сыном врага народа?» А у самой этой «правильной» девочки мама была арестована в тридцать седьмом году, и папа, правоверный коммунист, отрекся от жены.
С Мишей Козаковым я после 1946 года не общался. У нас разные характеры, и судьбы разные. Бывая на его выступлениях, никогда к нему не подходил. Учился я в элитной 110-й школе, закончил ее в 1952 году. В параллельном классе учились два мальчика, имена которых пользуются сегодня широкой известностью. Это Шура Ширвиндт, художественный руководитель Театра Сатиры, и бывший ракетчик, а ныне американский политолог Серёжа Хрущёв. Сережа, появившийся у нас в девятом классе, когда его папу перевели с Украины в Москву, учился прекрасно, окончил школу с золотой медалью, а Шурины школьные успехи были весьма скромными. Шура дружил с Володей Косолаповым, и я хорошо помню шуточные эпиграммы в стенгазете, смысл которых «где Шура, там и Вова и наоборот». А Серёжу на переменках обычно видели рядом с Гундоровым (имя не помню) – сыном генерала, возглавлявшего Славянский антифашистский комитет.
Интересно, что память моя сохранила фамилии почти всех учеников их класса «А». А вот помнят ли они наших «бэшек», сомневаюсь. Большой дружбы между классами не было, хотя учителя, за исключением преподавательниц иностранного языка (у нас – немецкий, у них – английский), были общие. И какие учителя!
Весной 1948 года мы силами литературного кружка, который вела учительница русского языка и литературы Елена Николаевна Дергачёва (позже она взяла фамилию мужа – Домбек), ставили отрывок из «Молодой гвардии», только-только опубликованного и очень популярного романа А. Фадеева. На женские роли девочек из соседней женской школы приглашать не разрешили (на девочек в стенах мужской школы смотрели, как на инопланетянок) и их исполняли мальчики. Я играл Ульяну Громову. Сестра дала мне свой девчачий костюмчик: закрытая блузка, жакет, юбка, туфли на низком каблуке и платочек на голову.
Дело в том, что нас до седьмого класса в обязательном порядке стригли наголо. Даже челочку иметь не разрешалось. Нарушителя тотчас же отправляли в парикмахерскую. Шура Ширвиндт тоже участвовал в спектакле, но исполнял эпизодическую роль (кажется, Володи Осьмухина).
На репетициях никаких проблем не возникало. То, что мальчики говорили о себе «я сказала», «я видела» воспринималось без улыбок. Но, когда при полном зале открылся занавес и зрители увидели нас, актеров, поднялся такой хохот – и в зале, и на сцене, – что играть было невозможно. Я не произнес ни одной реплики, ибо меня душил смех, то же было с Геной Р., исполнявшим роль Любки Шевцовой, и Юликом К, игравшим бабушку Олега Кошевого.Родители Виталия Хесина с Леонидом Утёсовым. 1963
Директор школы Иван Кузьмич Новиков, сидевший в первом ряду, с ужасом взирал на это «действо», и сегодня я его хорошо понимаю. Ведь это был сорок восьмой год, началась новая кампания шельмований и массовых арестов, и наше поведение можно было расценить как «идеологическую диверсию». Сценка называлась «Молодогвардейцы слушают речь вождя»: импровизированная вечеринка, самодельный радиоприемник и прильнувшие к нему, чтобы не пропустить ни одного слова, юноши и «девушки». Елене Николаевне (она исполняла роль мамы Олега Кошевого) после этого случая пришлось уйти из школы. А она была прекрасной учительницей и, что немаловажно в мужской школе, красивой женщиной. Все мальчики были в нее чуть-чуть влюблены.
Девять лет назад, увидев Елену Николаевну на телеэкране (класс Шуры в программе «Одноклассники» отмечал 50-летие окончания школы и пригласил своего классного руководителя в пятом-шестом классах), я из Америки разыскал ее. Написал несколько писем, часто говорил с ней по телефону. Она плакала, понимая, что увидеться нам скорее всего не суждено.
В мае 2010-го, когда ей было уже за девяносто, она умерла. Ушел последний Учитель нашего поколения – учеников военных и первых послевоенных лет, многие из которых уже покинули этот мир. Сейчас изредка звоню ее мужу Аркадию, тоже бывшему ученику нашей школы.
Письмо третье
Дорожу фотографией от августа 1948 года: «Заседание совета лагеря». Там в числе «пионерских командиров» – Евгений Шифферс, талантливый театральный режиссер-новатор, публицист, философ, последователь и знаток учения Павла Флоренского. С Женей я был в детском саду до войны, во время войны и после, в пионерском лагере. К сожалению, до нового века он не дожил. Там же, слева от меня, девочка, в которую я был влюблен.
…А со светловскими телеграммами связано одно воспоминание. Где-то в середине восьмидесятых я зашел на почту около метро «Аэропорт» и увидел стоявшего у окошка выдачи корреспонденции Эдика Радзинского.
Не знаю, что меня толкнуло, но я рискнул назвать ему свою фамилию. Почему-то надеялся, что он воскликнет: «О! Помню, помню, конечно! Ну, как ты?..» Или что-то в этом роде.
В сорок восьмом в Малаховке наши кровати стояли рядом, и вечером, когда ложились спать, Эдик (он перешел в шестой класс), который тогда уже много читал, рассказывал интересные истории из прочитанных книг, а мы, затаив дыхание, слушали и на следующий день не могли дождаться вечера, чтобы услышать их продолжение.
Так вот, сорок лет спустя, он меня не вспомнил, а вспомнил эти самые телеграммы и моего папу, которому они были адресованы. Осадок остался неприятный. Я дал себе слово ни к кому «из детства» больше не подходить и, когда вскоре после этого увидел идущего мне навстречу Валю Никулина, опустил глаза…
Письмо четвертое
Отправляю Вам фотографию, о которой писал в предыдущем письме. Накануне мне удалось ее увеличить и слегка «осветить».
Женя Шифферс – мальчик с белой повязкой на голове. Девочка, в которую я тогда был (безответно) влюблен – Надя Винокур, младшая дочь литературоведа и критика Григория Винокура, известного в 1930-е – начале 1940-х. Он умер вскоре после войны, кажется, в 1947 году. Ее старшая сестра Таня тоже имела самое непосредственное отношение к литературному миру.
Надя после окончания областного педагогического института работала в Пушкинском музее на Волхонке и в конце 1980-х эмигрировала с семьей в США. Я вскоре после приезда читал в «Новом русском слове» ее очерки о путешествиях по разным странам. Дальнейшая ее судьба мне неизвестна.
Еще на этой фотографии Ирочка Шторм, дочь писателя Георгия Шторма, и Диночка Сито, папу которой от участи других еврейских писателей спасла ранняя смерть. Он умер в год окончания войны, ему не было и сорока лет. Есть там и Ярик Рудный, сын писателя Владимира Рудного.Заседание совета лагеря. 1948, август. Слева направо: сидят – Ира Шторм, Ира Евгенова, Э.Д. Збарская (начальник лагеря), Семён Кроник (ст. вожатый), Дина Сито, Элла Яновская, Витя Хесин, Игорь Тихонов (делает доклад), Надя Винокур; стоят: Женя Шифферс, Саша Мусатов, Тамара Смелянская, Ярик Рудный
В центре – старший пионервожатый, фронтовик, получивший на войне тяжелое ранение, Семён Львович Кроник. Тогда он еще учился в юридическом институте, а позже стал известным московским адвокатом по «автомобильным делам». Умер в начале 1970-х.
Я помню имена всех мальчиков и девочек, запечатленных на этой старой фотографии, и где-то на самом донышке воспоминаний хранятся голоса двух девочек с этого снимка, которые звонили мне и после ареста папы, но я избегал любых контактов, понимая «особость» моего положения, хотя мысль о том, что это для них небезопасно, вряд ли меня посещала.
Сегодня тем, кто еще жив, больше семидесяти лет. Представить себе их стариками никак не могу.Эра Росина-Друцэ Чистое поле нашего детства
Эра Самуиловна Росина родилась в 1929 году в Москве. Ее мать, Роза Сергеевна Росина, до войны работала инженером-текстильщиком на ткацкой фабрике.
Ее отец – поэт- переводчик Самуил Яковлевич Росин – был сотрудником в системе профсоюзов, работал директором международного детского дома.
Эра Росина- Друцэ с мужем драматургом Ионом Друцэ. 1990-е
В первые месяцы войны отец ушел в ополчение в «писательской роте» под Вязьмой. Туда с посылками от союза писателей отправились жены ополченцев, в том числе Роза Сергеевна. Отец и мать Эры Росиной вместе погибли в окружении под Вязьмой.
Наша семья жила в самом центре Москвы, напротив Моссовета, в очень интересном, можно даже сказать, историческом доме. До революции это была гостиница «Дрезден», одна из самых популярных в Москве. Существовала легенда, что Чехов увез актрису Ольгу Книппер, ставшую впоследствии Книппер-Чеховой. После революции здание гостиницы передали профсоюзам, облицевали под новые дома, которые стали строить на улице Горького, чтобы все они смотрелись единым комплексом.
Наш дом был
