В.В. Розанов. Семейный вопрос в России. Том II

О, давно я стал бесконечно любить государство, эту земную светскую власть, этого грубого, по- видимому, часового: ибо грубыми мозольными руками все же он перевязывает раны больному, подбирает, хранит, лечит. Да, в государстве - Христос! - приходится воскликнуть. 'Истинно, истинно говорю вам: кто из вас принял единого из малых сих (о детях) во имя Мое - Меня принял': и государство стало нянькою около больных, около рожениц, около детей; оно воистину, как Христос заповедал, открыло двери своих приютов равно всем: 'Придите - и Я согрею вас!' Осанна государству; оно ныне как 'сын Давидов', в белых одеждах милосердия, в красоте любви и сострадания... И хоть священства одежд на нем нет, но за священство подвигов его, за это удивительное его отношение к детям и женщинам можно положить перед ним земной поклон.

И вот против угроз по его адресу г. Киреева: 'Не смеет!', 'не может!', 'не послушаем!' - мне хочется сказать людям тоги и меча, что г. Киреев или не все тексты знает, или некоторые из них утаивает. Например, есть знаменательный и применимый к нуждам наших дней и принципиальный для всего Евангелия, для всего смысла пришествия Спасителя на землю, текст:

'И фарисеи говорили Иисусу: смотри, что делают ученики Твои: чего не полагается в субботу'.

Ученики же, идя полем и взалкав, срывали колосья и растирали руками и ели зерна.

Иисус ответил:

'Неужели вы не читали никогда, что сделал Давид, когда имел нужду и взалкал сам и бывшие с ним? Как вошел он в дом Божий, при первосвященнике Авиафаре, и ел хлебы предложения, которых не должно было есть никому, кроме священников, и дал и бывшим с ним?

И сказал им: суббота для человека, а не человек для субботы. Посему Сын Человеческий есть господин и субботы'.

Вот какой основной текст Евангелия забыл или утаивает г. Киреев. И мир теперь алчет. Разве ничего не говорит нашему сердцу и уму Калинкинская и Обуховская больница? Если ничего не говорит - мы умерли для Бога, мы - трупы, хотя и с 'текстами'. 'Повапленный гроб, украшенный снаружи, а внутри наполненный костей тления' - вот наш пресловутый брак, опирающийся одною ногою на погубление сотен тысяч девушек - без детей, без родства, обращенных в клоаку общественного непотребства (ведь будь активная разработка брака в стране и получи они все вовремя замужество, они не попали бы в проституцию), и еще другою ногою упирающийся в детоубийство: 'Это от стыда, но стыд - для охранения целомудрия; пусть убивают!'

Да, это 'для охранения целомудрия'.

А дома терпимости - целомудрия не оскорбляют?

А страшная болезнь - не мешает Европе быть целомудренною?

Нельзя разведенному мужу, принявшему на себя вину, жениться: это нарушает освященную древностью Кормчую книгу. Но как дома терпимости в Кормчей книге не упоминаются, то они ее и не нарушают: sunto! (быть по сему! (лат.))

Но так ли исторически осведомлен г. Киреев? Он пишет не колеблясь: 'Наши законы о браке основаны на слове Божием, стало быть хороши (курсив его)'... 'Повторяю, законы наши хороши, их самих нечего и касаться'... Самоуверенно. Ведь г. Кирееву известно, что наши законы о браке изложены в так называемой Кормчей книге. Но неужели же ему неизвестно, что Кормчая книга - есть светская византийская компиляция, составленная при императорах Льве и Константине (конца IX и X веков), и в которой, как во всех средневековых компиляциях, вроде 'Пчелы', 'Палеи', 'Луцицариуса', 'Gesta Romanorum' и проч., перемешано христианское и языческое, греческое и римское, и всего менее есть евангельского и уж ничего ровно библейского. Есть там, сверх языческой римской основы, еще епархиальные греческие распоряжения о браке, частные мнения о браке аскетов, которые по самым обетам своим относились к браку отрицательно и компетенция мнения которых едва ли может быть универсально принята поэтому. Доказательство - самое определение в 'Кормчей' брака. Всякий понимает, что определить вещь - значит построить фундамент, по плану которого расположится и план всего дальнейшего учения или догмы, или закона. Каково же это определение в 'Кормчей'? Вот оно: гл. 48: 'Брак есть соединение мужа и жены и общий жребий на всю жизнь, объединение божественного и человеческого права'. Ваше ухо уже слышит в этой форме 'медь звенящую и кимвал бряцающий'. 'Corpus juris civilis'. Действительно, это только перевод из Digestae (Дигестот (лат.)), XXIII: 'Nuptiae sunt conjunctio maris et feminae, cousortium omnis vitae, divini (жреческого, языческого) et humani juris communicatio'. Теперь, из рук императоров Льва и Константинтина перейдя в руки Владимира св. и его сыновей, далее Ярослава Мудрого и Владимира Мономаха, еще далее - к Василиям и Иоаннам Москвы и докатясь 'неповрежденно' до нашего времени, эта компиляция перестала ли быть светским и в некоторых частях языческим по происхождению сборником? Сборником, при составлении которого, например в определении брака, не было сделано справки даже с Евангелием. Вот оно (замечательно, что о. прот. Дернов и г. Киреев оба воздержались привести его).

'И сказал Иисус: не читали ли вы, что сотворивший - в начале мужчину и женщину сотворил их' (Быт. 1). Т.е. что два пола есть первый абсолют брака. 'И сказал: посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью' (Быт. 2). Т.е. Творческую Волю, сгармонировавшую два пола, любовь приводит в исполнение с такою непременностью, что даже оставляется ради ее отец и мать. Таков второй абсолют брака. 'Так, что они уже не двое, но одна плоть'. Говорится об едином слитном организме муже-женского слияния, о существе супружества и вытекающего из него родительства. 'Итак, что Бог сочетал - человек да не разлучает' (Матф. 19). Т.е. разлучить сопрягшихся, или ребенка от родителей, государственно или священно, в чем бы то ни было: в фамилии, правах или имуществе, в чести или в счастии, грубо физически или косвенно путем осуждения и пристыжения (учение о незаконнорожденных детях) - значит разорвать крови, истребить родство, разрушить в людях Божию тайну.

Что 'тайна' здесь есть, присутствует, хотя, казалось бы, дело касается тел, чудно объяснил апостол Павел в послании к Ефесянам (гл. 5): 'Муж есть глава жены - как и Христос церкви. Должны мужья любить своих жен, как свои тела; любящий свою жену - любит самого себя. Ибо никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее, как и Господь - церковь. Потому что мы члены тела Его, от плоти Его и от костей Его. Посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть (Быт. 2). Тайна сия велика есть'. Последнее выражение послужило фундаментом для возведения брака в таинство? Т.е. что же это такое? Все, здесь описанное. Читатель может прочесть, вдуматься, судить. Тайна родства человеческого, родного в человеческом, костного и кровного, откуда льется такая необоримая связанность людей и преданность, около которой малою дробью является вся остальная филантропическая и гуманная человеческая любовь. Как же могло и решилось учение о незаконнорожденных детях вмешаться в эту 'тайну' и сказать отцу: 'Эти дети - Семеновы, по духовному отцу зеленщику Семенову, тогда как вы - Петров, совсем другой человек, и не отец и не родной этому дитяти'? Зову Бога во свидетели, что кто так говорит, сказал, повелел считать - богохульствовал.

Это - прямо ужасно, что совершилось. На этом и основано детоубийство.

В заключение маленькое литературное nota-bene: г. Киреев еще более неточно, чем о. Дернов, и от этого совершенно неверно передает главные мои утверждения. Напр., он выражается: 'Р-в говорит, что таинства брака не существует'. Но, конечно, я признаю таинство брака, не деля детей на законных и незаконных; но оговорился: 'Так как везде в Европе дети делятся на законных и незаконных, то нельзя доказать живость и присутствие в Европе (в совести Европы, в сердце Европы, в уме Европы) таинства брака'. И объяснил - почему. И г. Киреев, и о. прот. Дернов, оба осторожно обошли этот мой важнейший аргумент (о недоказуемости в Европе таинства брака). Это - маленькая подробность. Но и вообще всего хода моей мысли, как и аргументов в точном их значении, не уловили и г. Киреев, и А. Дернов; и не только что не опровергли, но и не коснулись, не разобрали их. Они играли на арфе неопределенную мелодию, когда я выставил перед ними таблицу умножения.