В.В. Розанов. Семейный вопрос в России. Том II

писали более в паспорте 'девица'. Отдача в учебное заведение своего ребенка девицею и становилась всегда на пороге желания воспитывать таких детей нормально в общегражданских заведениях. Государству никакой нет выгоды или интереса, чтобы в паспорте матери стояло 'девица'. И маленькое административное распоряжение, чтобы при рождении ребенка переменялся матери ее паспорт, с прописью в нем имени, отечества и фамилии, без обозначения 'замужняя' или 'девица', с припискою: 'При ней дети такие-то' (одни имена, конечно, без прибавления слова 'незаконнорожденные'), успокоит чрезвычайно много тревог. Нужно заметить, вся эта область чрезвычайно наболела. Общество и население уже до того привыкли мучить таких матерей, что закон, неизмеримо вознесшийся воззрением своим над уровнем грубых и распространенных воззрений, спасет взятых им под свою защиту от всяких маленьких неловкостей, неудобств, всю муку которых не в силах оценить посторонний и знают подлинно только эти матери. Закон сдвинул скалу. Остается ее полировать. Мы убеждены, что реформы касательно детей и женщин у русских станут одним из лучших со временем украшений нашего законодательства.

Говоря о 'полировке' скалы, мы говорим не о пустом. Нужно закону повести за собою общество; нужно, чтобы закон привился в населении и начал спасительно, в отношении женщин и детей, действовать. Только тогда население воспитательных домов разредится и наконец исчезнет, а притоны, как Скублинской, будут воспоминанием прошлого без возможности в настоящем. Вот почему к ране 'незаконного рождения', которую века разъедала насмешка, придется еще годы прикладывать вату, лечить ее осторожно, пока она совсем не закроется. Ужасная эта рана выкидывала из себя в одну сторону детоубийство, в другую - проституцию. Девушки гибли сами и губили детей, не в силах будучи бороться с осуждением. Чашка воды, брошенная на землю, только расплещется, но брошенная на раскаленную плиту - она брызнет парами и кипятком. Таким образом, незаметное для закона и для общества осуждение, по степени возбужденности в этой точке совести, будет способно производить все еще прежнее ужасное и роковое действие, гибель юных существ.

Дети офицеров и солдат

Все помнят, что Санчо-Пансо, остроумный и верный оруженосец Дон-Кихота, на некоторое время был сделан губернатором острова и что в краткие дни воображаемой власти он проектировал многие меры улучшения. Между ними не было распоряжения, но могло бы быть, чтобы и имущество верноподданных не спускалось ниже миллиона: 'А у кого меньше окажется, у того конфисковать то, что есть'. На такой необыкновенно благожелательный закон капля в каплю походит семейное право целой Европы, сводящееся к допущению единственной и наилучшей формы брачных отношений: 'Союз единого с единою на всю жизнь, счастливый'. Я прибавил бы к этому пожеланию только еще следующее: 'Чтобы до старости брачащиеся, вставая от ложа, находили перед утренним самоваром пшеничный свежий хлеб с надписью: поздравляем'. Но как в поздравлении этом, так и в благожелательном законе есть один почти незаметный недостаток: он не указывает, каким же образом вступить в такой брак: 1) кому это запрещено законом же, 2) кому это нельзя по тысяче частных могущественных причин.

Между тем, в порыве благодеяний, закон не допускал ни компромиссов, ни дробей счастья. Он сурово обрекал 'на слом' всякую семью, которая не походила полнотою форм на идиллию Авраама и Сарры. Ничего половинчатого, ничего неполного, ничего временного в отношениях мужчины и женщины он не допускал. Кроме, впрочем, голого нуля - проституции. 'Или миллион, или нищенская сума'. Проституция и кафешантанное загрязнение улиц явились ответом на это. Правила о детях, вне церковного брака рожденных, которые имущественно и фамильно усваиваются матери и образуют материнскую семью, важны не гуманною своею стороною, или не одною ею, а тем, что вносят порядок и закон туда, где ранее не было ни порядка, ни закона (иначе как отрицательного). Они устанавливают и санкционируют семейное состояние 'ниже миллиона ценою', которое на весах государства и общества составляет положительное богатство. Правил этих собственно давно и вопиюще требовало распоряжение, отодвинувшее брак офицеров до позднего возраста и запретившее солдатам вступать в брак ранее отбывания воинской повинности. Государство могло запретить брак воинам; но запретить семью женщинам, которые, спасая этих воинов от грязи и болезней проституции, имели и имеют от них детей, этого не только не может и не вправе государство, но оно всячески должно бы облегчать их положение. Военному министерству нужен воин подвижный, готовый каждую минуту сняться с места, не привязанный, не прикрепленный ни к чему, кроме службы. Но в 'девственности' этих воинов начальство не заинтересовано, да и не предполагает ее. Государству предстояло громко о них произнести: 'Пусть эти довольствуются проституцией; в случае же к ней отвращения, пусть пользуются слабостью девушек'. Государство, однако, упиралось; и хотя очевидно, что ничего третьего произвести тут нельзя, оно не пачкало своих законов подобным указанием. Но что же получилось? Через это государство перелагало всю невыносимую тяжесть со своих могучих и безличных плеч на слабые и личные, отвечающие плечи частных людей, именно женщин. Государство молчало, а частный человек должен был выбирать. Государству трудно было выговорить слово. А каково же крестьянке, мещанке, чиновнице, дворянке (мы знаем таких, имеющих детей именно от военных) было сделать то, о чем стыдно сказать в законе слово? Можно сказать, государство слишком себя берегло и слишком не берегло частных людей. Его renomme было сохранено, законы были чисты, как весталка; но лицо частных людей именно в меру этого замарывалось самым невозможным образом, - замарывалось тем обременительнее, чем полнее было молчание закона о всяких случаях семьи, кроме единственной допущенной: 'Полного церковного брака, единого на всю жизнь'. И вот рождались и рождаются дети от солдат, от офицеров и выбрасывались кто куда, в помойную яму или в воспитательный дом, не только без вины своей, но и без всякой решительно вины родителей, которым некуда деваться.

Дети умирали, в сущности, от того, что закон сам их стыдился. 'Ну, стыдятся меня - тогда я умру'. Пусть застыдится муж своей жены (законной) - она удавится; то же муж, если жена будет стыдиться его как мужа. Человеческая деликатность, это благородное и нежное качество, не выносит, когда человека человек стыдится, и деликатный человек предпочитает умереть, нежели стыдить ближнего своим существованием. Но незаконного ребенка и его родителей все стыдились. Как же им было не умереть?! А если принять во внимание, что они родились 'вне закона' ради службы отечеству своих отцов, которое эти отцы любят, которое они защищают, умрут за него если не завтра, то послезавтра, то как определить и выразить ужас того, что дети таких служилых людей - кто с камнем на шее в воду, кто в воспитательный дом? Закон о материнстве дает этому выход. Он обнимает вовсе не одни случаи 'соблазненных девиц', а главным образом утаиваемые связи, во главе всего офицеров и солдат, а затем и других дробей населения в аналогичном или близком положении. Передача детям фамилии матери и наследства после нее разламывает своды катакомб брака (давно пора произнести это слово) и выводит на воздух и свет задыхавшихся там людей, - задыхавшихся отцов, матерей и детей.

Позволим себе маленькое историческое припоминание. В сфере семьи всегда надо искать прецедентов, - для покоя и, так сказать, счастья совести. В библейские времена (см. 'Мишна', отдел 'Жены') было установлено, что, становясь женою, невеста иногда давала жениху запись, что не только не будет от него требовать содержания, одежды и прокормления, но сама будет трудом своим кормить его. Это относилось к молодым людям, 'идеалистам', всецело преданным изучению Писания. У нас это перекинуто на воинов. Юридические крючки семьи зацепливаются за плечи матери, когда отцу почему-либо юридически, а не физиологически семья невозможна.

С тем вместе, раз с новыми правилами рождение детей таких входит 'в закон', урегулировано 'законом', они, конечно, становятся 'законными'. Собственно неясный и неверный термин 'незаконные дети' проистекал от того, что вовсе никакого не было закона о их рождении. Дети предполагались рождающимися единственно при наличности полных обстоятельств церковного брака; вне его никаких детей вовсе не предполагалось, хотя государство хорошо знало, что они есть (воспитательные дома). Рождение их входило в такую же хронику случайностей, как уличный дебош, разбитые стекла в трактире или кража со взломом. Итак, это было 'вне закона'. Это собственно более полицейский термин, нежели юридический. Теперь не сохраняется никаких более причин для его удержания, ибо все так рождаемые суть