- Как же его тогда убить, когда он животен, жив? И когда жив - Бог? Когда есть, - удлиню термин, разверну мысль его, - 'Живо-Бог', Бог 'животный', 'имеяй живот' в Себе, 'ключи жизни' Имеяй?..
- Конечно, нельзя убить ребенка.
- Но, однако, он убивается. И простите, кто ударил отрицанием в кровь и семя, кто первоначально и хотя бы самым легким мановением руки 'отмел' кровь, живое, 'животное', извел 'животный принцип' из религии, - тот и есть подлинный, хотя бы неисследимый и уже невидимый, родоначальник всех детоубийств. - Во всяком случае, не рождающая мать убила. Она 'животным' чревом дала жизнь, а не от нее идущее понятие, идея какая-то, логика и дух, отняла жизнь. 'Незаконнорожденный', 'не нужно рожденный', 'не нужно бы родиться', 'ненужный'... Конечно, такой если умер - то 'слава Богу'; у нас это и о законных умерших говорят ('не нагрешит'): так какое надо маленькое прибавление к этому, и содержащееся в укоре стыда, чтобы он умер. Но я кончу о природе и ее мистицизме, и не со своей, но с богословской точки зрения. У нас был прекрасный законоучитель, как теперь помню, - отец Андрей, старенький-престаренький, и с несколько смешными манерами. Он любил нас удивлять, поражать. Как теперь помню, это было в четвертом классе гимназии. И вот раз, объясняя нам на уроке о всемогуществе и беспредельности воли Божией, в которой 'вся, яже суть', он быстро обернулся и изрек:
- А что-то есть неподвластное воле Божией? Что-то есть, чего Бог не может сделать?..
Мы раскрыли рот с изумлением. Он торжествовал:
- Догадайтесь. Ищите. Есть.
Он быстро-быстро заходил по классу и, вынув огромный деревянный гребень, трогал им жиденькую свою бородку.
Конечно, мы ничего не могли сказать.
- Всемогущество Божие ограничено непеременяемостъю воли Божией. И Бог все может изменить, но воли Своей, святой и совершенной, Он не может изменить; воли и закона.
Так это мне запало в душу, ибо очень ясно, и в сущности - огромная тут философия. Теперь, 30 лет спустя, я думаю - наш батюшка ошибся: совесть действует по правде и, следовательно, в применении к условиям момента, а Бог есть не только мировой закон, Держатель мира, но и Совесть мира - его нравственный закон. Бога умоляли пророки, и для пророков Он переменял решение: для Моисея - относительно истребления еврейского народа, относительно Ниневии - при Ионе, относительно Содома отступал от своего решения до четырех раз - перед мольбою Авраама. Это - факт, и вообще батюшка ошибся. Но лет двадцать я верил ему и всегда находил его суждение гораздо более понятным и убедительным, чем бесчисленнейшие натурфилософские суждения в наших духовных журналах приблизительно на ту же тему. Тема эта - общеизвестна: что законы природы, leges naturae, суть мысли Божий о природе; что Бог миром управляет, не вмешивая каждую минуту Свою волю в частные случаи, но подчинив Свою тварь - творческим Своим законам. На этом пункте около половины нашего века начался упорный спор между богословами и естествоиспытателями: начиная с Лапласа и его 'Mecanique celeste' и кончая Дарвином и его 'Origine of species', математики, физики, химики, биологи стали как бы 'отвоевывать природу у Бога', отнимать тварь от Творца - в пользу системы своих фактов и дополняющих эти факты механических гипотез. 'Есть наука, а Бога нет, а главное - не было; и ничего Бог не творил, а все произошло само собою, по своим собственным и нимало не божественным причинам и законам. Causalitas mortua - ecce natural (Причина смерти - в природе! (лат.))' Богословию пришлось тяжко. Богословы уперлись. В 'Вере и разуме', 'Вере и церкви', в 'Богословском Вестнике', 'Христианском чтении', 'Православном собеседнике' я читаю, постоянно читаю обширные богословско-физические и богословско- физиологические трактаты, и вот есть один пункт, можно сказать, последняя цитадель, где все они запираются и откуда действительно до сих пор их не могли выгнать математики, физики, химики и физиологи: это - живая капля жизни, творческая капля, всегда рожденная, везде - из двух полов! О рождении и полах уже я договариваю, а богословы осторожно не доводят до этого пункта своих речей. 'Здесь - Бог, - они восклицают, - ибо это неразрешимо для науки! тут - трансцендентность, это - тайна! Все ваши реторты ничтожны, немощны микроскопы, бессильны пустые догадки и гипотезы: это - капля не от мира сего'. Но вот тут-то, тут-то несчастный отец, у которого отняты дети и на место его к детям приставлен зеленщик, 'духовный отец по восприятию от купели', и скажет, и упрется: 'Как? вы в одном отделе и для одних целей утверждаете, что это - от Бога и что тут - трансцендентность, а не химия; а в другом отделе вашего же богословия и для других целей, именно для отстаивания разных византийских подробностей, столь же победительно говорите, что жизнь и рождение есть простая наука, и даже худая, омываемая и очищаемая в воде крестильной; и что посему, хотя физиологически, конечно, все дети одинаково произошли и их нельзя делить на законных и незаконных; но как физиология с богословием не совпадают, и первая вторую - не учит, то, с вашей точки зрения и по преданиям ваших учителей, вы одних рожденных объявляете - законными, других - внеза- конными. Против естествоиспытателей вы соединяете тварь с Творцом, говоря о ретортах, что там - 'Божие', а против меня, несчастного и бессильного отца, вы разделяете тварь от Творца, отвертываясь от реторт с словами: 'Там обыкновенное'. В одном случае, с полемическими целями, вы, указуя на мудрость природы и целесообразность ее законов, утверждаете, что законы природы суть мысли Божие, а в другом, именно в отношении детей, - что мыслей Божиих нет в законах природы и рождение дитяти, да и вообще все живое, есть просто - Stoff und Kraft, 'материя и сила', в их сочетании, как и учил Бюхнер, а вы почему- то ему возражали. Но теперь зачеркните же всю эту полемику, как неосновательную и недоуменную; или, если вам страшно переплести свои opera omnia (собрание сочинений (лат.)) в один переплет с Дарвином, Молешоттом и Фохтом, - вычеркните меня из состава 'незаконнорождающих', а главное - в себе самих, в своем смутном и злом сердце, погасите это чувство и эту мысль 'незаконнорожденности'. - В самом деле, на двойственности разных отделов богословия покоится учение о 'незаконнорожденности' и весь огромный итог уже погубленных детей. О, пусть бы государство учило о 'незаконнорождаемости'. Оно - не понимает, для него действительно все только есть 'наука', оно, наконец, светско, его предания - в Риме. Но государственный взгляд на рождение и не породил бы такого страха перед рождением, испуга, гипноза девушек; не породил бы детоубийства. Тут... идея проклятия над головой, как и выразил Гёте в заключительных словах 'Фауста': 'Проклята!' - 'Спасена!' Спасена-то потом уже, и Гретхен этого не слышит, она только слышит: 'Проклята' - и умирает под бурей этого религиозного 'herem'a'. Через 'херем' евреи отлучают от синагоги; но в эпоху бесплотную, разрыва твари и Творца, есть тоже своеобразный 'херем' - и он падает на основного выразителя плоти - дитя и женщину; не на всех женщин, а на многих, ибо всех рождающих подвести под 'херем' значило бы вскоре потерять вообще самый предмет для 'благословений' и 'стадо для слушания'. Да, термин, может быть, наиболее точный для 'незаконнорожденных' детей - это 'не благословенные дети'! Они - как лилии полевые, как птицы небесные: но уже нет на них, порвана с них слава лучшая, чем Соломонова! Кто же это сорвал? Конечно, - не Евангелие, а те сухие и недомысленные искажения, каким оно подверглось в Византии и Риме. Мечтается иногда, что если 'незаконное рождение' есть вечный стыд, то почему столь колоссальное бремя, колоссальное и непереносимо тягостное для человека, который его понесет, - возлагается столь тихо, незаметно и, так сказать, нетрудно. Нужно бы это развить, украсить, раздвинуть в обряд; тогда, и только тогда вдруг подчеркнулся бы его смысл, строка петита - набралась бы аршинными буквами. Вот - помост; на нем ребенок; пусть - девочка или мальчик, полутора года, когда уже могут ощущать вину и стыд. А то что же наказывать чувствуемою болью, но как бы хлороформированного, новорожденного. Проснется - и будет тогда чувствовать, - а когда наказывается - не чувствует. Нужно наоборот. Все торжественно, масса народа, зажженные свечи в храме. Хоть дитя на помосте и 'приблудное', но папа с мамой все-таки его любят и одели кой во что: ну, там розовый бантик, чепчик и кружевная рубашечка. Simplex natura, natura peccans (Простая природа, виновная природа (лат.)) приглашается подойти к помосту, дабы уязвиться болезненнее за 'первородный грех'... И вот лучшая мечта Некрасова, апофеоз некоего алкания, 'Влас'. О, он уже прошел все ступени подвига, труда, смирения. И мир, благодарный, облек его в мантии, и камни, и золото. Но он все так же, как и тогда
Смуглолиц, высок и прям.
Он поднимается на ступени помоста, где ребенок стоит один: его родители внизу, отделенные, символ вечного будущего отделения. Девочка оглядывается на высокого подходящего к ней 'дядю', и как