— Я хотел сказать, что говорите вы очень убедительно, но я, знаете, привык ко всему относиться насторожённо. Инстинкт полицейского. Тем более, что другие…
— О да, — усмехнулся профессор Лернер. — В мире, в котором всё становится дороже и дороже, единственный товар, недостатка в котором не замечается, — это теория. Инфляция интеллекта. Ежегодные распродажи вышедших из моды идей. Большой выбор слов. Наборы «Сделай сам». Философ за пять минут. Мисс, эти идеи вам не к лицу. У вас овальное лицо, и мы можем порекомендовать вам новые, только что полученные из-за границы идеи.
«Наркоман, — подумал Милич. — Наркоман. Упивается словами, как наркотиком».
— Мы немножко отвлеклись, мистер Лернер, — сказал он. — Мы начали с того, что могло бы побудить кого-то убить Лину Каррадос. Вы сказали, что мотив мог бы быть и у вас.
— Совершенно верно. Я как раз и попытался объяснить вам этот философский мотив. Убивают даже тогда, когда появляется угроза кошельку, репутации или карьере, а здесь — угроза человечеству.
— Значит, вы признаёте, что могли бы подложить бомбу в машину мисс Каррадос?
— Безусловно. Насчёт «мог бы», наверное, к сожалению, нет. А вот что должен был бы — в этом у меня сомнений нет.
«Прямо дымовая завеса из слов. Каракатица, окутывающая себя тёмным облачком, чтобы благополучно удрать. Ящерица, оставляющая хвост в зубах преследователя».
— Значит, вы всё-таки не подложили бомбу?
— Увы, нет. Я из породы говорунов. Когда легко говорить — трудно делать. А ведь у меня были прекрасные возможности. Я знал комбинацию от сейфа в кабинете Хамберта.
— Что?
— То, что вы слышите. Как-то, не очень давно, я проходил мимо кабинета Хамберта. Дверь в него была открыта. В двери стояла Лина и смеялась. Я остановился. Когда Лина Каррадос смеялась, пройти мимо неё было невозможно. Поверьте мне. За шестьдесят четыре года жизни я слышал смех разных женщин. Даже над собой. Лина была рождена для смеха. Совершенное приспособление для получения самого звонкого, самого весёлого, мелодичного, пьянящего женского смеха. Она не могла не смеяться. У неё умирает мать в Шервуде, но и мать не могла заткнуть этот серебряный фонтанчик…
«Стоит им заговорить о Лине, как все они становятся поэтами», — подумал Милич.
— Я остановился и услышал, как она говорит Хамберту, что станет… Как это слово? Тот, кто взламывает сейфы?
— Медвежатник?
— Совершенно верно. Она смеялась и говорила, что станет медвежатницей, потому что читает мысли и может определить комбинацию, если замок наборный. И назвала цифры. Я их и сейчас помню. Девятнадцать — двадцать пять — пятьдесят девять.
— Скажите пожалуйста, почему вы рассказали мне об этом случае? Вы ведь могли бы и не рассказывать. Видел вас кто-нибудь тогда у кабинета Хамберта?
— Нет. Ни одна душа.
— Зачем же вы мне рассказали? Допустим, о ваших взглядах на полезность контактов с внеземной цивилизацией мне могли бы рассказать ваши коллеги. Но то, что вы знали комбинацию сейфа?
Профессор Лернер хохотнул. Смешок у него был такой же маленький и стремительный, как он сам.
— Вы думаете, я сам знаю как следует? Разве что начну объяснять вам и пойму. У меня слово предшествует мысли…
«Это видно, — подумал Милич. — И ткёт и ткёт, прямо опутывает словесной паутиной».
— Понимаете, чтобы высказывать немодные взгляды, нужно обладать определённым интеллектуальным мужеством. И я горжусь тем, что такое мужество, как мне кажется, у меня есть. К шестидесяти четырём годам остаётся, знаете, не так уж много вещей, которыми можно было бы гордиться. Скрыть что-то от вас… Гм… Я бы почувствовал к себе презрение. Человек, утаивающий что-то от полицейского офицера, уже тем самым зачисляет себя в разряд тех, кто имеет хоть какое-то отношение к преступлению. А преступление мне всегда претит. Хотя бы потому, что всякое преступление банально. Я ясно выражаю свои мысли?
— О, вполне. Если бы только все те, с кем нам приходится иметь дело, думали так же, как вы! Значит, будем пока исходить из того, что вы так и не собрались подложить бомбу в машину мисс Каррадос.
— Пока? Пожалуйста, пусть будет пока.
— Отлично. А что вы могли бы сказать мне о других? Могли быть мотивы у других членов вашей группы?
— Разумеется. Как только несколько цивилизованных существ оказываются связаны общими интересами, у них тут же в изобилии появляются поводы для ненависти, зависти, страха, ревности и тому подобное. И стало быть, и для преступления.
— Например? Можете вы быть конкретнее или вы признаёте только крупный шрифт?
— Не понимаю, — нахмурил лоб профессор Лернер.
— Слава богу, а то я один всё время морщил лоб… Знаете, в учебниках психиатрии мелким шрифтом обычно набирают истории болезней для пояснения мысли автора. «Больная М. М., двадцати восьми лет, в детстве перенесла…» и так далее.
— Понимаю. Это остроумно. Что ж, перейдём к мелкому шрифту. Начнём с нашего ходячего памятника целой эпохи.
— Вы имеете в виду профессора Хамберта?
— Угу. Старик был явно влюблён в Лину.
— Это при их-то разнице в возрасте?
— Полноте, лейтенант. Шестьдесят лет — велика ли разница? — Профессор улыбнулся. — Он, разумеется, считает, что любит её как дочь, но его жену это не вводило в заблуждение. Вот вам мелкий шрифт для начала. Профессор Х. Х., восьмидесяти лет, влюбился в девушку девятнадцати лет. Понимая, что не может рассчитывать на взаимность, не сумев себя обмануть самоувещеваниями, что испытывает лишь отцовские чувства, испытывая муки бессильной ревности к некоему молодому человеку, к которому ездит девушка, он убивает её. А чтобы отвести от себя подозрения и создать видимость научного преступления, прячет материалы исследований. Каково, а? Идём далее. Супруга Х. Х., также терзаемая муками ревности и напичканная детективными и шпионскими историями с инструкциями по изготовлению маленьких аккуратных пластиковых бомбочек, взрывает машину соперницы.
— А сейф?
— Это уже детали. Это ваше дело. Я вам лишь подбрасываю идеи. Причём заметьте: бесплатно. А бесплатно разрабатывать детали я не умею. Продолжать или вы устали уже от этого умственного жонглирования?
— Нет, нет, мистер Лернер. Наоборот.
— Отлично. Продолжаем. Мисс Валерия Басс. Это наша специалистка по сну. Ассистентка профессора Кулика, о котором мы ещё поговорим. Незамужняя дама тридцати с небольшим лет. Достаточно, чтобы потерять надежду стать настоящим учёным, и недостаточно, чтобы обрести философское смирение. Достаточно, чтобы сменить по крайней мере двух мужей, и недостаточно, чтобы вцепиться в последнего. Рядом с Линой Каррадос кажется бледной старухой с синеватым прозрачным носом. Чем не мотив?
— На этот раз я не аплодирую.
— И правильно делаете. Учёным и артистам аплодировать не следует, они сразу же перестают двигаться вперёд. Кто уйдёт по доброй воле от сладостных звуков оваций?
«О господи, я засыпаю! Ещё немножко — и он усыпит меня этим нескончаемым потоком слов», — подумал лейтенант Милич.
— Следующий абзац мелкого шрифта. Сам профессор Кулик. Гм… Что бы ему придумать? Взглядов у бедняги нет, не было и не будет. Любовь? Только трогательная в своей бескорыстности любовь к себе. А может быть, он тайный безумец, убийца-маньяк?
— Слабо.
— Увы, действительно слабовато. Что значит эгоист… Ещё один специалист по сновидениям, профессор Лезе. Никак не может простить родителям, что они родили его в Шервуде, а не в старой доброй
