собственной абсурдности. Но мозг начал работать. — Нет, дорогой Джим, дело не в повторном покушении. — Одна гипотеза оказалась покрепче. Она не лопнула сразу. Лейтенант надавил на неё логикой. Гипотеза прогнулась, но испытание выдержала. Он вытащил её на свет. Но и свет не смог совладать с ней. Чем больше он крутил её так и эдак, тем крепче становилась догадка. Ей уже было тесно в черепной коробке, и она сама по себе выскочила из него: — А что, если с самого начала убийца намеревался взорвать не одну машину, а две?
— Две?
— Да, две. Лины Каррадос и…
— Хамберта?
— Ну при чём здесь Хамберт? Я начинаю думать, что икс убил Лину именно для того, чтобы поставить крест на всём проекте. Не Лина была объектом покушения — кому, в конце концов, мешала эта девчонка? — а сам проект. Вся эта затея с космическими контактами. А приняв такую версию, мы должны сделать и второй шаг. Кто, кроме Лины Каррадос, принимал сигналы? Русский. Чернов. Когда убийцы покупали детали, было уже известно, что приедут русские.
— Допустим. Но почему же он не попытался взорвать машину русских?
Нет, подумал Милич, гипотеза затвердела до такой степени, что ею можно даже жонглировать. И, как всегда, удачная догадка доставляла ему чисто эстетическое удовольствие. Она была красива, и ему было приятно играть с ней. Конечно, скорей всего, догадка окажется неправильной. Во время любого расследования не раз и не два приходится выбрасывать такие симпатичные версии. Что делать — версии и существуют для того, чтобы, сделав свою работу, умереть. Но пока что версия была жива.
— Да потому, Джим, что Чернов перестал видеть сны. Мне рассказал об этом Хамберт. Все они страшно огорчены и удручены. Им не только не удалось поставить совместные опыты, но и Чернов потерял связь с теми, кто посылал сигналы. И перестал представлять угрозу для убийцы.
— Выходит, кто-то убил Лину Каррадос только потому, что через неё осуществлялся контакт? Гм, что-то с трудом верится…
— Господи, Джим, разве мало ухлопали людей за последний миллион лет за менее серьёзные идеи, чем контакт с внеземной цивилизацией? Забивали камнями, распинали на крестах, сжигали, вздёргивали, расстреливали, загоняли в газвагены. Идея, брат Джим, — опасная штука. Это не ревность. Любовь проходит, объект её стареет, страсти угасают, а не убитые вовремя идеи имеют тенденцию набирать силу. Нет, брат Джим, если кому-то идея контактов — я имею в виду и космические и земные контакты с Советским Союзом, — если кому-то такие контакты кажутся опасными, он пойдёт на всё, чтобы помешать им.
— Да, конечно… — Поттер пожал плечами, — говорите вы красиво, но как-то…
— Что «как-то»?
— Не знаю… Чересчур… Ну, как бы сказать… Выдуманно. — Поттер обрадовался найденному слову и уцепился за него, как малыш за подол матери: — Выдуманно. Не настоящее это как-то…
— Ага, не настоящее. А если бы старуха Хамберт подсыпала Лине из-за ревности щепотку цианистого калия в гороховый суп, тогда это было бы настоящее? Да, конечно, тогда бы это было настоящее. Или если бы Лина узнала, что Абрахам Лернер ограбил банк в Буэнас-Вистас. Увы, брат Джим, мы с вами невысокого полёта птицы. Копаясь в нашем дерьме, мы начинаем думать, что это дерьмо — весь мир.
— А убийство из-за идеи — это что, благородство? — Поттер обиженно нахохлился. Он был обижен за всех тех, с кем всю жизнь имел дело.
— Нет, конечно. Но не в этом дело. Я хочу сказать, что идеи могут вызывать такую же ненависть, как и какие-то более простые вещи. А здесь, в Лейквью, как раз собрались люди, которые умеют ненавидеть идеи.
— В каком смысле?
— В самом буквальном. Они — учёные. Они должны знать цену идеям. А как только знаешь чему-то цену, ничего не стоит начать это ненавидеть. Взять хотя бы Бьюгла. Как только начинает говорить о прогрессе, возбуждается, как шаман. Поглаживает свою лысину, чтобы удержаться, а сам внутри клокочет. Кажется, замолчи он — и услышишь бульканье. Да и Абрахам Лернер не слишком жалует идею космических контактов. Он, пожалуй, относится к ней поспокойнее, чем Бьюгл, но я тоже вполне могу представить его с паяльником в руках.
— Может быть, — вздохнул Поттер, — и всё-таки…
— Что, не убедил я вас? — улыбнулся лейтенант.
— Если честно — нет.
— Ну что ж, я ещё и себя как следует не убедил. Но тем не менее я думаю, стоит посмотреть.
— Что посмотреть?
— Посмотреть в их коттеджах — а вдруг мы найдём парочку хорошеньких металлических линеечек?
— Вы ж сами говорили, что если что и осталось от изготовленной бомбы, так на дне озера.
— Это верно, говорил. Но вы тут, в Буэнас-Вистас, забываете о диалектике…
— О чём?
— О ди-а-лек-ти-ке. Взгляды меняются. Теперь появилась на свет версия со второй бомбой и сразу начала пищать и требовать внимания…
— Вы меня простите, Генри, но как-то чудно вы говорите, никак не привыкну.
— И ничего удивительного. Я сам к себе никак не привыкну. Появилась, я говорю, версия со второй бомбой.
— Ну, и почему убийца не мог выкинуть в озеро или куда угодно оставшиеся линейки, провод, паяльник?
— Мог, разумеется. А мог и не выкинуть. Подождать: а вдруг Чернов всё-таки займёт место мисс Каррадос?
— Лейтенант, я, конечно, прикомандирован к вам для помощи. Расследование ведёте вы. Но если хотите знать моё мнение…
— Не хочу, братец Джим. Я люблю конструктивные мнения…
— Какие?
— Кон-струк-тив-ные.
Поттер вздохнул. Вздох был такой выразительный, что Милич зааплодировал.
— Браво, мой друг! Мастерский вздох. Артистический. Ни слова, а сколько чувств и мыслей!
На красном лице сержанта появился кирпичный отблеск.
— Если вы хотите издеваться…
— Да будет вам, Джим, что за провинциальная обидчивость! Да, я иногда могу сказать что-нибудь не очень вежливое, мягонькое, уютное, могу посмеяться, но я не хочу вас обидеть, бог тому свидетель.
— Простите, — пробормотал сержант. — Нужно заготовить ордера на обыск?
— Чёрт те знает. А может быть, коттеджи в Лейквью нельзя считать домом каждого и достаточно согласия администрации в лице Хамберта?
— А если собрать их всех и попросить у них разрешения на обыск? — спросил Поттер.
— А что, это идея. Вряд ли кто-нибудь осмелится отказаться. Ведь тем самым он сразу навлечёт на себя подозрение.
— А что, улики лучше подозрений?
— Не забывайте, что он точно не знает, чего мы ищем. Это раз. Во-вторых, линейки и всё остальное может быть запрятано. А в-третьих, видно будет. — В голосе лейтенанта оставалось всё меньше уверенности, но он упрямо повторил: — Там видно будет.
7
Профессор Хамберт медленно поднял голову, посмотрел на Милича и так же медленно кивнул. «Старая черепаха, тянущаяся за пучком травы», — подумал Милич.
