шпиговать дотами развалины у единственной приморской дороги. Всю весну и лето он старательно врастал в землю железом и бетоном, пока не счел здешнюю оборону неприступной.
А именно здесь и началось. Взяв в союзницы неожиданность, сюда и ударили «топором» Малой под гром артиллерийских стволов, оживших среди ночи. «Ну что ж, — сказал бы Колпак, — дерево и валят с корня… Храмотно». Непросто это было… но ведь на войне иначе и не бывает! Пулеметные зрачки пристально смотрели в узкие прорези из-под бетонных лбов дотов, так же недремлюще дежурили наготове пушки и танки. Заискрило, загрохотало… На израненные причалы Новороссийского порта тут же высадились новые десанты, чтобы поддержать атаку.
Так начался развал всего каменно-железного кавказского фронта врага, дальним флангом увязшего в плавнях, где ему, Романенко, довелось прожить и весну и лето…
Кровопролитные бои в Новороссийске не прекращались, и, нуждаясь в пополнении, противник подтянул туда солдат и огневую силу с других участков «Голубой линии», но этого момента ждали, и плавни заговорили…
Плавни широко нависали над дорогами отступления с «Голубой линии». И даже тем, кому не было понятно, зачем они «гниют» здесь, торчат в плавнях, вдруг все стало ясней ясного. Прорыв в плавнях, грозящий захлопнуть эти дороги, само собой панически пугал врага, было понятно, что в страхе перед окружением немец уцепится за свои дамбы не на жизнь, а на смерть. Значит, наступать и из плавней, драться!
Все дни и ночи до этого Зотов мастерил плоты. Бревна к ближней протоке подвезли по одному, связали по три-четыре штуки и, сделав дугу по воде, а где и перетаскивая их волоком, как предки на древних речных путях перетаскивали суденышки, дотолкались шестами до своих позиций. А уж здесь, заранее подогнанные и размеченные, собрали, усердно пряча в камышах, потому что над плавнями, лишенными зениток, с рассвета до темна или до прилета наших истребителей висели «рамы», фашистские разведчики-наблюдатели.
На всякий случай, если потопят сейчас или в бою, Зотов приказал длинными бечевками привязать к минометам поплавки от рыбацких сетей. Раскопали их в сарае на колхозном дворе. В случае беды поплавки, темные, пористые, здоровые, как буханки черного хлеба, покажут, откуда доставать минометы.
На «сушках», даже и на тех, что были чуть ли не впритык к своей дамбе, складывали мины. Про запас. Увидев это, Романенко взбушевался:
— Близко! Рассчитывать надо!
— Расчет на то, что вперед пойдем. Убрать?
Разгоняя конвульсии по лицу, Романенко сказал:
— Стреляй, Зотов, чтобы и дышать было некогда.
— Есть!
Среди ночи Лаврухин полушепотом спросил лейтенанта:
— Не спится?
— Откуда взяли?
— Так курили опять! И крутитесь…
— Ничего придумать не могу.
— Наговариваете!
— Не военная косточка…
— А поплавки? Это ж головой надо сообразить, а для этого голову иметь.
— А это как раз не я…
— А кто?
— Десантники с Малой. Один артиллерист все четыре пушки на берег доставил так.
— Как?
— Ночью, когда подходили к берегу, все его мотоботы с пушками фрицы потопили снарядами. Огонь сплошной, не прорваться. Но этот командир ко всем пушкам заранее велел привязать поплавки, и утром — на тебе, плавают, голубчики, и показывают, где пушки, — только вынимай! И достали всю батарею со дна морского. Целую!
— Е-моё! Вот это командир!
— А лежу и думаю, — вздохнул Зотов, — немец будет стараться сжечь нас, потопить, заставить заткнуться…
— Закон боя.
— А мы не имеем права погибать, Лаврухин. Позже — тоже не хочется, конечно, но ладно уж, черт возьми! А здесь, в плавнях, не имеем!
— Еще б! Главная мощь батальона.
— Не главная. Единственная… Не имеем права погибать, — с досадой повторил Зотов. — Такой пустяк!
— Е-моё! Если б кто изобрел, как уцелеть на войне, ему б за этот пустяк отлили памятник из чистого золота, я думаю…
Асю за эти дни Зотов видел один раз. Случайно или нет, но она вдруг появилась за спиной, и он почувствовал это.
— Вам чего, Панкова? — оглянувшись, спросил ее при солдатах, а потом подступил по мятым кочкам. — Ася! Тебе чего?
Она смотрела на него так, точно подошла лишь для того, чтобы услышать, как он назовет ее. И все.
— Ничего.
— Но ты тут зачем?
— Я? Мимо.
Ни слова не сказав больше, пошла, улыбаясь. Ася улыбнулась. Небывалое! Он вернулся к своим, а когда вновь поискал ее глазами, чтобы еще раз, хоть вскользь, увидеть узенькую талию, перехваченную чересчур широким для нее ремнем, увидел одни камыши.
Как всегда, рыжая луна всплыла над плавнями и покатилась бездомным шаром, разбрасывая отражения, когда батальон открыл огонь, проявляя свою активность. Судьба! Романенко матерился…
Уже гремело с севера и с юга. Барабанно стучали пулеметы. Гул множился и разрастался, вода, как особое зеркало, отражала звуки ярче земли. Там, верно, уже брались за шаткие камышовые плотики и за лодки, а ему только стрелять… Стреляли много — и мы, и немец отвечал, такой огонь вели, что даже комары исчезли от страха.
Зотов выбрал себе наблюдательный пункт неподалеку от Романенко и руководил стрельбой по радио. С треском рвалась тьма, и выстрелы неизбежно вырисовывали на полотнище ночи схемы обеих оборон. Пулеметы обнажили свои убежища, и, пользуясь этим, Зотов старался накрыть их. Хоть и не кричал, а охрип, без конца повторяя:
— Беглый огонь!
А может, и кричал невольно.
Понятно, обнаруживали себя и его минометчики, и все ближе к ним шлепали вражеские мины, визжа и роя воду со свинячьим упорством. Но плотов там уже не было. Определяя быстроту реакции как бы интуитивно, а не по хронометру, Зотов опережал врага, успевал убирать свои захлестанные водой плоты. Кочуя, его минометы оживали в новом месте и опять ускользали раньше, чем на них обрушивался ворох чужих мин. Приловчился. И еще капельку везло, должно быть.
И еще, как он ни храбрился в ночной беседе с Лаврухиным, за жаждой победы смущенно пряталось самое простое желание — жить после всех этих гиблых мест.
Лодка «Агеев» металась по плавням, подвозя мины к плотам, и треск ее мотора глох в неумолчной пальбе. Какой урожай с обеих сторон собирала смерть, не остывая на лету! Четыре огневые точки на той дамбе, по крайней мере половина из открывших себя за ночь, замолчали от наших мин, может, и навсегда, и рация Романенко доложила об ослаблении огня командиру полка, бывшему в соседнем батальоне, а он похвалил всех и передал, что лично Зотову объявляет благодарность. И весь сказ.
Не дождавшись ничего определенного и прибегая к плохо маскирующему словесному камуфляжу,
