независимость, оба, едва Зина приоткрыла дверь и вошла, заговорили так же неумеренно громко, как бабахали по доске:
— А Баклашин-то женился!
— Иди ты!
— Рая отказала ему наотрез, на Крайний Север ехать не согласилась, так он тут же на другой женился.
— Иди ты!
— Сложная штука — любовь!
Бах, бах, бабах… Фигуры перепрыгивали из клетки в клетку, не оставляя игрокам ни секунды, чтобы призадуматься, пока, наконец, не раздалось под облегченный вздох:
— Мат!
— Иди ты!
И глядя, как шахматные фигуры второпях выстраиваются для нового стремительного броска друг на друга, и присев, Зина сказала:
— Ничего сложного. Наоборот, все просто. Не любила Рая вашего бедного Баклашина…
Лейтенанты повернули к ней раскрасневшиеся лица, а с верхней полки без насмешки, но с улыбкой, тактично, можно сказать, чей-то голос спросил:
— Извините, а если вашего мужа вдруг назначат на Чукотку или поближе, на Сахалин, или совсем близко, в Тьмутаракань какую-нибудь, скажем, вы обрадуетесь и поедете без всяких разговоров?
— О! — воскликнула она вместо ответа. — Как неожиданно, я даже испугалась. У нас новый сосед? Откуда?
— С разъезда. Все поезда проносятся мимо, а ваш вдруг притормозил, как нарочно, и подобрал меня.
У новенького — она успела заметить, стрельнув глазами, тем более, что он, развалившись среди дня на своей полке, повернулся к Зине лицом — у него было что-то неряшливое, не бородка, а так, и пухлые усы, тоже подзапущенные, и упругие пряди надо лбом, свернувшиеся густыми, где мелкими, где солидными кольцами, все — беспросветно черное, как смоль. Если прибавить такие же глаза под такими же бровями, то можно сказать, что смоли был перебор. Кавказ, судя по облику. При чем же здесь этот разъезд? Да ей-то какое дело?
Но все же Зина полюбопытствовала:
— Живете на разъезде? По вашему хотенью-веленью и остановился поезд? Хозяин разъезда?
— Друга приезжал навестить. Он недавно из больницы. Ложился — думал и не выберется, человек увлеченный, помнил дело, а себя забыл, запустил. Написал мне, что-то вроде завещания, что тут за него осталось довести до ума и как. А вышло — хорошо! Удачная операция и телеграмма! Я в самолет, в поезд, в автобус, до него от разъезда еще пятьдесят километров, до друга-то, и прилетел, приехал, пришел. Познакомились.
Зина потрясла головой.
— Постойте. Как это — познакомились? Друг же!
— Мы, как на войне, в письмах подружились. У нас дело общее. Одна статья в профессиональном журнале свела нас, сначала в драке, а потом подружились. А вот и повидались наконец. Хорошая штука — самолет.
— Живешь и не знаешь, что тебя окружают такие интересные люди! — звонко сказала Зина.
Эту юношескую звонкость в ее голосе всегда воскрешала искренняя заинтересованность, и даже суровые лейтенанты улыбнулись. Правда, один спросил, вспомнив, что они как-никак ехали с Зиной раньше:
— Чем же интересные?
— Нестандартные. Ваше дело, незнакомец?
— Боюсь, скучное.
— Для вас?
— Для вас. — Усы его топорщились от улыбки, глаза зажглись переполненно и робко в то же время. Он спустил ноги и спортивно спрыгнул с полки, сразу попав в свои тапочки, потеснил лейтенантов и вернулся к задетому: — Да, хорошая штука — самолет!
Ревнивый лейтенант тут же строго справился:
— Что же вы в поезде?
— Так ведь самолеты еще не садятся на разъезде, — погоревал его товарищ.
— Кроме того, в Москву нужно на денек, — прибавил чернявый спутник. — А оттуда полечу к себе.
Зина опять полюбопытствовала:
— Далеко?
— Крохотный городок.
— Где?
— На Арале. На Аральском море, — уточнил он, почувствовав, что не сразу все поняли.
— Название? — спросила Зина и застыдилась: не пристает ли она?
— Вы еще не ответили мне, — напомнил он.
Показалось, что живой свет в его глазах, погружаясь в их глубину — а ведь не у каждого глаза глубокие! — подчеркнул озабоченность, будто бы ее ожидаемый ответ был не просто так — абстрактным, а их касался. И это вовсе развеселило.
— Вас волнует, поеду ли я без лишних слов за мужем? Но у меня нет мужа!
И засмеялась она одна, а мужчины покашляли все.
— Ну, тогда, допустим, любимый. Извините, недозволено вторгаюсь в интим.
— Не за что!
— Почему?
— Потому что и любимого нет.
— Безобразие, — сказал один лейтенант.
— Обманывайте, но уж не так, — обиделся другой, а чернявый спутник вытащил и завертел в пальцах сигарету, и Зина заметила, что пальцы у него со следами земли и мозолей, как у чернорабочего, стало еще интересней.
— Скажу по сути, — объявила она, положив локти на вагонный столик, как на трибуну. — За любимым — на край света! И дальше. Это без обсуждений.
— Это не по сути, — хмуро возразил собственник вопроса.
— Почему?
— Потому что суть всегда конкретна. В ней — конкретная география, конкретная зарплата и другие конкретные условия жизни, не говоря уж о конкретных характерах встретившихся людей, их весьма конкретных субъективностях. И еще всяких непредусмотренных частностей жизни.
Зина вздрогнула, как от ожога, даже выпрямилась. Она сызмала боготворила любовь. Может быть, потому, что ей ничего другого не оставалось, как боготворить? Но она и сейчас приготовилась не спорить, а сражаться.
— Вообще…
— Вообще — все это болтовня, — оборвал чернявый спутник и вынул спички.
— Вобще у нас не курят, — свирепо предупредил один лейтенант и второй поддержал друга:
— Да!
Новенький встал.
— Мы договорились с офицерами, — успела смягчить тон разговора Зина. — Курящий в купе — персона нон грата! Даже я выхожу…
Новенький без слова громко закрыл за собой дверь — нечаянно или специально. Зина отмахнула волосы со лба и через молчаливую минуту вышла за ним. Зачем? Да так! Посмотреть в окно. Он курил в тамбуре, а она осталась у своего купе, слушая, как там забахали терпеливые фигуры на терпеливой доске. Смотреть желала, смотри!
Земля преображалась за окном, идущий на север поезд незаметно въезжал в осень. Простор до
