Алеша вернулся к дому Распоповых, ударил калитку ногой. В пустом дворе позвал:
— Анка!
Тишина гудела в ушах. Соборными колоколами вдруг забили в столовой старинные часы «Павел Буре». Тяжелые, сами тоже похожие на собор. Откуда-то приволок их дядя Сережа — неживые, разбирал, собирал, месяц возился и наконец повесил на стену. Маленькая Анка на ночь останавливала их, чтобы не будили звонким боем, не мешали спать. А утром переводила стрелки, украшенные виньетками.
— Анка!
20
Береза качалась над лужайкой... Алеша облегченно вздохнул: Анка сидела на пеньке, улыбалась, будто не было в жизни ничего — ни горестного, ни грустного... Она это умела... Алеша коснулся рукой травы и сел, тяжело дыша после бега.
— Я знала, что ты придешь, — сказала Анка, как будто только и делала, что ждала его здесь.
Пятна солнца плавали по реке.
— Ну, что ты молчишь, Алеша?
Обхватив руками колени, он покосился на нее.
— Обязательно говорить?
Вдруг Анка спросила:
— Алеша Ты любишь меня?
Он хотел возмутиться вслух, но сейчас же захотелось сказать, что жить без нее не может, задохнулся и пробормотал:
— А что?
Анка пересела с пенька на траву, прижалась к Алеше, повернула к себе его лицо и поцеловала. Он нашел ее губы и почувствовал на них слезы. И снял черные капли из-под ее глаз.
— Ресницы твои потекли...
— А! — только и вырвалось у нее.
Долетели звуки баяна, долетели припевки...
Анка отвернулась:
— Алеша! Как я тебя люблю!
И все сидела отвернувшись, совсем склонила свою голову, прижала к плечу.
— И что? — усмехнулся он.
— И все.
— Нет, не все! Расскажи все! — потребовал он.
— У меня будет ребенок.
— Наконец-то... сказала... Я давно знаю...
— Не так просто было сказать... — Анка заплакала.
Сейчас бы и швырнуть ей самые хлесткие слова! Оказывается, он, дурак, еще верил, что спросит, а она расхохочется в ответ: «Ты что, не знаешь, как слободка сочиняет? Какой ребенок!» Могли же это быть враки?
Был муж, будет и ребенок...
Анка усмехнулась как-то пугливо:
— Натворила, в общем... Что ж теперь? Умирать?
И повернула к нему лицо в слезах.
— Кто он такой? — спросил Алеша. — Молчи! Мне все равно! Он приставал к тебе? Насильно?
Было непохоже, что Анка собирается отвечать, потом сказала отрывисто и недобро:
— Я запиралась, а подруги называли меня дурой... А я руки себе кусала...
— Ясно.
— Что?
— Перестала кусать руки и пустила. Подруги виноваты.
Анка сидела с прикрытыми глазами, будто отсутствовала. Он тоже закрыл глаза рукой, белого света не хотелось видеть. Сидел так долго, слышал, как Анка вздохнула, и вдруг откинул руку, потому что Анка засмеялась... Неожиданно, как это часто бывало с ней, некстати.
— Алеша! Мне казалось, ты и одного моего отъезда не простишь... Вот как я думала... А руки кусала по ночам, забыть тебя не могла! Мне тебя забыть надо было, потому я и открыла дверь... Не поймешь... Я виновата. Вообразить не могла, что мы с тобой об этом будем разговаривать. Ну, я дура... А тут узнала, что ты пилу на мотороллер придумал... Вон ты какой! Еще глупее!
— Ты меня отсекла? — спросил он, рубанув воздух ладонью. — Напрочь?
— Хватит об этом! — крикнула Анка.
— Отсекла? — повторил Алеша. — А я вот он, рядом...
Анка зажала уши, втянула голову.
Спохватился ветерок, береза затрепетала, и ветви, отяжелевшие от листвы, закачались.
— Послушай, как она шумит, — сказала Анка, поднимая голову, и посмотрела на Алешу. — Разгладься!
Это было слово из детства. Еще маленькой она не любила, когда он хмурился, как дед, и приказывала:
— Разгладься!
И встала порывисто. Алеша тоже вскочил.
— Любишь? — спросил он.
Она зажала ему рот ладонью, постояла, повернулась и побежала прочь.
А ночью в самое сердце ударила тревога: сейчас Анка сложит чемодан и уедет... Она прощаться приходила! «Брось ты бредить!» — сказал он себе и повернулся на бок, стараясь уснуть.
Сон не возвращался...
Не долежав до рассвета, Алеша оделся. Небо в одной стороне еще туманилось рыхлым, темно-серым остатком ночи, а в другой таяло и зеленело. Пустынной улицей Алеша подошел к распоповской скамейке под дубом и сел.
Мимо, переставляя ноги за палкой, шаркала бабка Миронова, верившая в чудеса. Неизвестно, куда она шла. Остановилась перед Алешей. Все же человек, не так одиноко жить. Спросила:
— Что слыхать?
— Наша ракета до Марса станцию донесла, — ответил Алеша.
— Бывают чудеса! — радостно сказала бабка.
Звякнула защелка. Калитка, врезанная в ворота, отошла, и через ее порожек переступила длинная и тонкая нога в сапожке. Анка! Она затворила за собой калитку и оглянулась, увидела Алешу.
— А ты чего тут?
— Так.
В руке Анка держала чемодан.
— Куда? — спросил Алеша, вставая.
Анка нахмурилась. Рассердилась, что он ждал, порылась в кармане платья и вынула согнутый листок. Это была телеграмма. Алеша развернул ее. Слагаясь в строки, зачернели крупные буквы, которыми сообщают людям о радостях и несчастьях: «МНЕ ЗНАМЕНИЕ БЫЛО ЧТО ВЕРНЕШЬСЯ НАШИ ПАЛЕСТИНЫ АХ ЭТИ ССОРЫ ВЗДОРЫ ПРИЕЗЖАЙ НЕМЕДЛЯ ЖДУ КИСТИНТИН».
Ну что ж... Вот и Константин. Словно перемолвились...
— Зачем... мне это показываешь?
— У меня все хорошо, видишь... Я уезжаю.
— Я тебе уеду! Дай сюда чемодан! Слышишь?
Он протянул руку, но Анка отшагнула.
— Дай сюда чемодан! — повторил он.
