неправильно, и это поставило меня в опасное положение. Правда, в ту ночь я заставил себя противостоять воздействию амитал-натрия, или пентотала, бензодрина (или чего-то аналогичного), выдержал допрос с пристрастием, выслушивал угрозы о неизбежности своей смерти, перенес купание в ледяной воде и шок возвращающейся жизни. Это объясняет мою неспособность понять причины отсутствия слежки во время прогулки до Сименштадта – тогда я еще не был в состоянии здраво размышлять. Однако это только объясняет, но не оправдывает – для неосторожности оправданий нет и не может быть. Мне, безусловно, следовало бы дожидаться до тех пор, пока мои мысли полностью прояснятся, и только после этого принимать решения, однако я поступил иначе.
Гостиница называлась “Центральная”, и я снял в ней номер, так как вопреки названию она затерялась в лабиринте маленьких улиц Мариендорфа, километрах в восьми к югу от Вильмерсдорфа. Гостиница была меньше отеля “Принц Иоганн” и содержалась куда хуже: заспанный администратор с всклокоченными волосами, пыль на абажурах и лампочках. Тем не менее, меня это устраивало – вполне возможно, что мне в течение некоторого времени предстояло числиться в покойниках, во всяком случае официально.
Администратор не обратил внимания даже на мой все еще влажный костюм. Отвечая на вопрос, он подтвердил, что гостиница может сдать мне в аренду и стоянку для машины – отдельный отсек в общем гараже. Я сказал, что сейчас устал, оставлю свой багаж на ночь в машине и привезу его завтра утром. Администратор даже не потрудился узнать, где я поставил машину, чтобы он мог присматривать за ней. Я сообщил ему, что немедленно лягу спать, но на самом деле, придя в номер, закрыл на ключ дверь, разделся, принял душ и разложил одежду для просушки около батарей отопления. Небольшой номер был чистым и теплым и, уж во всяком случае, более подходящим местом отдыха, чем пустынный и холодный берег озера.
Я не мог позволить себе сейчас же уснуть, поскольку снова должен был тщательно разобраться в создавшейся обстановке.
Передачу последнего биржевого бюллетеня “Евросаундом” я пропустил – нацисты схватили меня, как раз когда я ехал в отель “Принц Иоганн”, чтобы послушать ее. Вполне вероятно, что никаких важных указаний резидентуры в ней и не содержалось. Мне тоже, по существу, сообщать было нечего. Конечно, я мог бы назвать специалиста по психоанализу доктора Фабиана, работники резидентуры легко нашли бы его по телефонному справочнику Берлина (в вечной войне разведок каждая сторона тратит много времени на “боксирование с тенями”, часто упуская из виду, что иногда нужного человека можно найти, просто придя к нему домой, вместо того, чтобы заставлять всю свою агентуру его искать) и могли бы даже передать материалы о нем следственным органам. Вероятно, комиссию “Зет” можно было бы убедить арестовать Фабиана и судить его, как военного преступника. Он принадлежал к организации “Феникс”, был явно очень близок ее руководству, и, несомненно, в его карьере в военное время нашлось бы достаточно материалов для его осуждения. Однако мне, возможно, еще удастся использовать Фабиана для того, чтобы добраться вначале до Октобера, а потом и до моего основного объекта – Гейнриха Цоссена.
Подтащив к кровати мягкое кресло, я устроился поудобнее и попытался понять, почему нацисты не убили меня.
Предположение первое: в соответствии с распоряжением Октобера охранники привезли меня на мост, вытащили из машины и уже готовились сбросить в воду, когда в последнюю минуту кто-то, возможно полицейский патруль, спугнул их. Опасаясь стрелять или втаскивать обратно в машину, они просто решили сбросить меня в воду живым, хотя рисковали тем, что шум падения мог быть услышан. (Но в таком варианте все же остается неясным, почему Октобер выбрал именно Грюневальдский мост, ведь есть же сколько угодно более уединенных мест.) Таким образом, фашисты выполнили данное им распоряжение только частично, но доложили шефу, что его приказ выполнен полностью, надеясь, что, все еще находясь под влиянием наркотика, я утону, не приходя в сознание. Конечно, они не доложат, как все произошло на самом деле, ибо в подобном случае Октобер спустит с них шкуру.
Выводы из предположения номер один: Октобер считает меня мертвым: исполнители его приказа тоже в этом уверены. Следовательно, вопрос обо мне для нацистов исчерпан, и никакой слежки быть не может. Подтверждение: никто не следил за мной от озера до бара или на маршруте Грюневальд – Сименштадт – Вильмерсдорф. Если наблюдение было, я его заметил бы.
Предположение второе: Октобер пытается заставить меня думать так, как ему выгодно. Ему хочется заставить меня считать, что, по его мнению, я мертв, изменить применявшуюся мною до сих пор тактику и привести его к моей резидентуре. Поэтому он приказал своим подручным симулировать мое убийство; они окунули меня в озеро, а затем бросили на берегу, чтобы создать впечатление, будто я сам выбрался из воды и вновь потерял сознание. При такой версии я, очевидно, должен думать, что охранники не смогли пристрелить меня (по тем же причинам, что и в первом предположении, – им помешали), или же, оказавшись живым, настолько обрадоваться, что даже не задаваться вопросом, почему вообще так произошло.
Возражение: для того, чтобы узнать через меня местонахождение нашей резидентуры, Октобер поставил бы за мной тщательное наблюдение, но его не было. Кроме того, по-прежнему остается без ответа вопрос: почему все-таки был выбран именно Грюневальдский мост?
Предположение третье: Октобер мог пригрозить мне смертью, надеясь, что, коль скоро наркотики на меня не подействовали, возможно, повлияет страх. Человек хитрый и осведомленный о моей подпольной работе в нацистских лагерях смерти, он понимал, что откровенные угрозы меня не устрашат. Он подошел ко мне гусиным шагом, остановился в позе, характерной для фашистского палача, и типичным для гитлеровца напыщенным тоном объявил, что я напрасно потратил его драгоценное время. Отдавая своим людям соответствующее распоряжение, он не повысил голоса, зная, что я его услышу и поверю в вынесение им смертного приговора. Мужество и страх выражаются в разнообразных формах. Человек, бесстрашно карабкающийся на отвесную скалу, может струсить при виде змеи; человек, спокойно перенесший яростный шторм в море, падает в обморок при виде крови. Октобер мог полагать, что безоружный человек, не побоявшийся схватиться с пятью вооруженными охранниками, может струсить, оказавшись связанным и вынужденным выслушивать деловито перечисляемые детали своей предстоящей смерти.
Таким образом, и в этом варианте предполагалось, что я должен буду заговорить, чтобы спастись. Нацистам не удалось этого добиться, но признать предо мною неудачу они не могли, поэтому разыграли целый спектакль: применение наркотиков, похищение вместе с машиной, вывоз на мост. Мне следовало понять, что Октобер твердо держит свое слово. (И при такой версии я, очевидно, должен был рассуждать, как в предположении номер один, а именно: быть глубоко убежденным, что нацисты намеревались ликвидировать меня и только случайность помешала этому.)
Возражение: и в этом варианте за мной следовал бы “хвост” от озера. Вместе с тем, я теперь отвечал на свой вопрос о том, почему Октобер выбрал именно Грюневальдский мост и произнес название так, чтобы я это обязательно расслышал. Он хотел напомнить мне о смерти Кеннета Линдсея Джоунса, найденного мертвым в этом же озере. Для всех трех предположений общими были только два основных факта. Первое: я пока еще жив. Второе: за мной нет слежки. Первый факт объяснялся всеми предположениями, а второй был объясним только в первом.
Светло-лиловые обои на стене с рисунком в виде решетки поплыли у меня перед глазами, и я с огромным трудом сдерживался, чтобы не уснуть. Так или иначе, мне придется здесь переночевать. Второе
