Человеческая природа и социальный порядок

стоять, — всякий раз вам будет казаться, что вы в центре. То же самое и с любой точкой зрения в области мысли и общения: занимать ее — значит обладать привилегированным местом, с которого особым образом можно охватить целое. Общеизвестно, что мнение человека по общим вопросам, который конкретно ничего толком не знает, едва ли будет кому-нибудь интересно. Фермер философствует по поводу урожаев, состояния почв и рынка, своего инвентаря; механик обобщает свои познания о древесине и железе; моряк делает то же самое, но по-своему; и если ученый занят тем же, его суждения тоже должны быть зрелыми и продуктивными. Общеизвестно, что широта культуры достигается определенным типом образования, например изучением классической литературы и современных языков и т. д. И практически это во многом верно, поскольку обучение определенным дисциплинам требует широты взглядов и культурного уровня, тогда как другим — нет. Но теоретически специализация и общая культура — это просто аспекты здорового интеллектуального развития, и любое образование повышает культуру, если оно организовано надлежащим образом. И поэтому люди самых скромных профессий могут обладать культурой и широтой взгляда, если только их научили смотреть на свою специальность в более широком контексте человеческих отношений.

Некоторые авторы часто утверждают, что в условиях современного специализированного производства обозначилась тенденция к подавлению сознания рабочих бессмысленной рутиной; но беспристрастное наблюдение и некоторое практическое знакомство с техникой и с людьми, которые ее используют, привели меня к мысли, что в общем это не так. Наоборот, именно высокий общекультурный и интеллектуальный уровень, уверенность в своих силах и приспособляемость позволяют человеку спокойно и эффективно обращаться с современной техникой. И именно потому, что американский рабочий обладает этими чертами в сравнительно высокой степени, он превосходит других в сфере высоко специализированного производства. Тот, кто заглянет на наши предприятия, обнаружит, что интеллектуально развитый и адаптивный рабочий почти всегда востребован и получает более высокую зарплату; а то, что масса трудящихся погрязла в удручающей рутине, то дело тут в том, что это, к сожалению, та часть нашего населения, чье образование не позволяет жить ему как-то иначе. Тип мастерового, который нужен сложной индустриальной системе и который складывается в целом уже сейчас, — это рабочий, который совмещает глубокое знание специального оборудования и технологических процессов с разумным пониманием системы, в которой он работает. Если последнее у его отсутствует, ему требуется постоянная опека, и он становится обузой. Всякий, кто знаком с такими вопросами, знает, что «практическая смекалка» в рабочих не менее важна, но гораздо реже встречается, чем простая ручная сноровка, и те, кто обладает ею, обычно занимают более высокое положение. Без сомнения, бывает и так, что интеллектуальные функции переходят от человека к машине, превращая в простой «придаток»; но я думаю, что в целом тенденция состоит не в этом[43]. И если мы перейдем от орудий к личным отношениям, то обнаружим, что столь осуждаемое специализированное производство — это лишь сторона более обширной жизни, в которой есть место и для относительной свободы, интеллекта, образования и благоприятных возможностей, призванных, в общем, обогащать личность.

Идея неизбежного антагонизма между специализацией и универсальностью представляется мне иллюзией того же рода, что и противопоставление индивида социальному порядку. Оба аспекта рассматриваются в искусственной изоляции, без понимания того, что перед нами, в конечном счете, единое явление.

Симпатии человека не только отражают и выражают состояние общества; мы можем также разглядеть в них некоторые признаки тех процессов или принципов изменения, которые в полном объеме присущи общему движению человечества. Данный вопрос выходит за рамки этой книги, но я проиллюстрирую несколькими примерами, что имеется в виду.

Акт симпатии следует всеобщему закону, по которому развивается сама природа, соединяя сходное и несходное, постоянство и изменение; и тот же принцип мы видим в соединении наследственности с изменчивостью, видового сходства с различием полов и индивидов, традиции с дискуссией, унаследованного общественного положения с конкуренцией и т. д. Сходство общающихся людей необходимо для понимания, различие — для заинтересованности. Мы не можем нормально воспринимать ни абсолютно несходного, так как это невообразимо и неосуществимо, ни полного сходства, так как это становится неинтересным — тождественность всегда бывает скучна. Воздействие других натур на нас заключается в стимулировании волнующих различий, которое открывает дорогу общению; в представлениях, сходных с нашими, но не тождественных им; в душевных состояниях, возможных, но еще не пережитых. Энергичные люди скоро устают от любого привычного круга действий и чувств, и их организм, приспособленный к более насыщенной жизни, болезненно переносит такого рода одновременные избыток и нехватку. Выход из такой ситуации — другой человек, с которым может открываться новый круг деятельности и возможность отдохнуть от старого. Как заметил Эмерсон, мы приходим в общество, чтобы подыгрывать. «Дружба, — добавляет он, — требует того редкого сочетания сходства и несхожести, в котором нас привлекает присутствие властности и согласия в партнере… Только дайте ему быть самим собой. Главная радость, которую я нахожу в дружбе с ним, — это то, что не мое является моим… Должны быть именно двое, чтобы мог быть один»[44]. Так, Гете, говоря о привлекательности для него Спинозы, замечает, что самый тесный союз покоится на контрасте[45]; хорошо известно, что такой контраст был основой его союза с Шиллером, «чей характер и жизнь, — говорил Гете — разительно отличались от моих собственных»[46]. Конечно, некоторые типы симпатии проявляются весьма бурно, как, например, симпатия крепких мальчишек к солдатам и морякам; тогда как другие — сравнительно спокойно, как у пожилых людей, придающихся общим воспоминаниям. Симпатии ярки и гибки там, где сильны тенденции к росту, стремлению к новому и таинственному, тогда как старики, утратившие вкус к жизни, расслабленные или усталые, предпочитают мягкое и умеренное общение, удобную и привычную компанию; но даже и в этом случае всегда требуются какой-то стимул, узнавание чего-то нового или воспоминание о чем-то позабытом — не просто сходство мысли, а «схожая разница».

И симпатия между мужчиной и женщиной, несмотря на то, что она очень осложнена особым инстинктом пола, ведет свое начало из того же сочетания душевного сходства и различия. Любовь к противоположному полу — это прежде всего потребность новой жизни, даровать которую может только другой.

«Я должна любить его,
Благодаря ему моя жизнь
Превращается в такую,
Какой я никогда не знала»[47],

говорит принцесса в «Тассо», и это, по-видимому, выражает общий принцип. Каждый из полов открывает другому широкий мир нового и яркого жизненного опыта, недоступного в одиночестве. Так, женщина обычно символизирует более богатую и искреннюю эмоциональную жизнь, мужчина — более сильный ум, власть и синтез. Альфред без Лауры чувствует себя глупым, скучным и грубым, а Лаура, в свою очередь, — эгоисткой и истеричкой.

Кроме того, симпатия избирательна, а значит, являет собой ту сторону жизненного процесса, о которой говорят в настоящее время больше, чем о любой другой. Вхождение в жизнь других людей требует энергии, в чем каждый может убедиться на своем собственном опыте; а поскольку запасы энергии небезграничны и нужен какой-то особый стимул, чтобы ее пробудить, симпатия возникает только тогда, когда наше воображение устремляется к чему-то, чем мы восхищаемся или что любим, что чувствуем потребность понять и сделать своим. Здравый рассудок, по крайней мере, не расходует себя на то, что никак не способствует его развитию: идеи и люди, остающиеся вне его устремлений или от которых он взял все, что хотел, неизбежно перестают представлять интерес и уже не вызывают симпатию. Несдержанная реакция на всякое воздействие свидетельствует о нарушении сопротивляемости, служащей нам