первым ради второго. Складывается впечатление, что такой ребенок находится вне морали; он не грешит и не раскаивается, ему неведомы добро и зло. Мы вкушаем от древа познания, когда начинаем представлять себе сознание других людей и таким образом осознаем борьбу личных влечений, которые призвана обуздать совесть.
Простодушие — приятная черта в детстве, да и в любом возрасте, но она не всегда достойна восхищения, равно как и аффектация не всегда есть зло. Чтобы быть нормальным, чувствовать себя уютно в мире, иметь влияние, приносить пользу и добиваться успеха, человек должен уметь силой своего воображения проникать в сознание других людей, ибо эта способность лежит в основе и здравого смысла, и savoir-faire[77], и морали, и милосердия. Эта проницательность предполагает определенную умудренность, способность понимать и разделять тайные влечения человеческой натуры. Простота как отсутствие такой проницательности есть недостаток. Существует, однако, простота иного рода, свойственная утонченным и впечатлительным натурам, которые сполна одарены силой и ясным умом, чтобы держать в узде массу обуревающих их влечений и тем самым сохранять свою чистоту и цельность. Чья-то простота — это простота простофили, а о другом можно сказать словами Эмерсона: «В его простоте — его величие». Аффектация, тщеславие и т. п. свидетельствуют о неправильном восприятии тех влияний, которые оказывает на человека оценка его другими людьми. Вместо постепенного, не нарушающего душевного равновесия воздействия они толкают такого человека к нарочитому и неуместному позерству, от чего он выглядит глупым, слабым и ничтожным. Натянутая улыбка, «дурацкая гримаса похвальбы» — вот типичная аффектация, напускное притворство, за которыми стоит нерешительная и бесполезная мольба об одобрении. Когда человек стремительно развивается, увлеченно учится, всецело подчиняясь чужим идеалам, возникает такая же опасность утраты им душевного равновесия. Подобное мы замечаем у чувствительных детей, особенно девочек, у молодых людей от четырнадцати до двадцати лет и у лиц любого возраста с неустойчивой индивидуальностью.
Это нарушение душевного равновесия из-за ориентации нашего воображения на точку зрения другого человека означает, что мы попадаем под влияние этого человека. В присутствии важного для нас лица мы обнаруживаем склонность подстраиваться под его мнение о нас, пересматривать в его свете свои убеждения, цели и жизнь в целом. У очень чувствительного человека эта склонность нередко отмечается даже в мелочах. Именно острота восприятия заставляет его непрестанно представлять себя, каков он в глазах собеседника, и на время отождествлять себя с этим образом. Если его считают эрудитом в какой-то сложной области, он может напустить на себя ученость, если его считают рассудительным человеком, он сделает вид, что так оно и есть, если обвинят в нечестности, он будет выглядеть виноватым и т. д. Короче говоря, если кто-то производит на него глубокое впечатление, то чувствительный человек стремится стать в его глазах таким, каким, по его разумению, его видит этот человек. Только тугодуму не придет в голову, что до определенной степени это верно и в отношении последнего. Конечно, обычно это явление носит временный и отчасти поверхностный характер, но оно характерно для любых форм влияния и позволяет понять, что власть над людьми осуществляется через овладение их воображением и что, предугадывая, как его нынешнее я воспринимается другими сознаниями, человек развивает и формирует свою личность.
Покуда характер сохраняет способность к развитию, он обладает и соответствующей восприимчивостью, которая не является недостатком, если только не мешает усваивать и упорядочивать воспринимаете. Я знаю людей, чей жизненный путь свидетельствует о твердом и настойчивом характере, но которые с почти женской чувствительностью относятся к тому, как они выглядят в глазах окружающих. Более того, если вам встретится человек, всегда уверенный в себе и ни к чему не восприимчивый, то можете не сомневаться, что он мало чего добьется из-за своей неспособности многому научиться. Здоровый характер, как и все в жизни, должен гармонически соединять в себе твердость и гибкость.
Социальное я может быть источником смутного волнения — более общего по своему характеру, нежели любая конкретная эмоция или чувство. Так, одно лишь присутствие людей, «ощущение других людей», как говорит профессор Болдуин, и сознание того, что они наблюдают за тобой, часто служат причиной неясного беспокойства, неуверенности и неловкости. Человек чувствует, что о нем складывается неведомое ему представление, и это вызывает у него смутную тревогу. Многие люди, возможно большинство, в той или иной степени испытывают дискомфорт и смущение, чувствуя на себе взгляды незнакомых людей, а для кого-то неприятно и даже невыносимо простое нахождение в одной комнате с незнакомыми и не вызывающими симпатии людьми. Хорошо известно, например, что визит незнакомца часто стоил Дарвину ночного сна, и множество сходных примеров можно встретить в записных книжках писателей. Здесь, впрочем, мы вплотную подошли к черте, за которой начинается психическая патология.
Возможно, кто-то сочтет, что я преувеличиваю важность социального чувства я, ссылаясь на людей и периоды человеческой жизни, которые отличает чрезмерная чувствительность. Но я уверен, что это чувство на протяжении всей жизни в той или иной форме побуждает к деятельности всех психически нормальных людей и дает главную пищу для их воображения. Мы не особенно о нем задумываемся — как, впрочем, и о других чувствах, — пока оно в меру и регулярно утоляется. Многие уравновешенные и деятельные люди едва ли осознают, что их заботит мнение о них других людей, и будут отрицать, возможно, с негодованием, важную роль этого мнения в том, что они собой представляют и что делают. Но это иллюзия. Стоит только потерпеть неудачу или пережить позор, стоит только внезапно обнаружить на лицах людей холодность или презрение вместо привычных доброжелательности и уважения, как, потрясенный, напуганный, ощущающий себя отверженным и беспомощным, человек сразу начинает понимать, что жил в сознании других, не ведая об этом, подобно тому, как мы ежедневно ходим по земле, не задумываясь над тем, как она нас выдерживает. Это явление настолько часто описывается в литературе, особенно в современных романах, что не может вызывать сомнений. В произведений Джорджа Элиота оно представлено с особой силой. В большинстве его романов есть действующее лицо, например м-р Булстрод в романе «Мидлмарч»[78] или Джермин в романе «Феликс Холт»[79], которое переживает крушение своей прочной и доброй репутации в обществе из-за вышедшей наружу правды.
Надо, однако, признать, что, когда мы пытаемся описать социальное я и проанализировать составляющие его психические процессы, оно почти неизбежно предстает более рефлексивным и «самосознательным», нежели обычно является. Поэтому если одни читатели смогут ясным и целенаправленным созерцанием обнаружить в душе отраженное я, то другие, возможно, не найдут ничего, кроме влечения к сочувствию, влечения столь простого, что оно едва ли может быть предметом отчетливой мысли. Многих людей, чье поведение свидетельствует о том, что их представления о себе в основном почерпнуты у окружающих, все же нельзя винить в умышленном позерстве; дело объясняется подсознательным влечением или простым внушением. Именно таким я обладают очень чувствительные, но не склонные к рефлексии люди.
Групповое я или «мы» — это попросту я, включающее других людей. Человек отождествляет себя с группой людей и, говоря об общей воле, мнении, работе и т. п., употребляет слова «мы» или «нам». Смысл их рождается из сотрудничества внутри группы и ее противостояния внешнему окружению. Семью, которой пришлось преодолевать экономические трудности, обычно связывает общность интересов — «мы выкупили закладную», «мы посылаем мальчиков в колледж» и т. п. Студент отождествляет себя со своим курсом или университетом, когда те участвуют в общественных мероприятиях, особенно в спортивных состязаниях с другими курсами или учебными заведениями. «Мы победили в перетягивании каната», — говорит он. Или: «В футболе мы одержали верх над Висконсином». Те из нас, кто оставался дома во время Великой войны, тем не менее не преминут рассказать, как «мы» вступили в войну в 1917 году, как «мы» решительно сражались в Аргоннах и т.
Примечательно, что национальное я, а по сути, любое групповое я можно ощутить только в связи с каким-то значительным объединением людей, так же как свое индивидуальное я мы ощущаем только в связи с другими индивидами. Нам был бы неведом патриотизм, если бы мы не осознавали существования других народов. Создание союза объеденных наций, в котором мы все чрезвычайно заинтересованы, привело бы не к умалению патриотизма, как заявляют невежды, а к повышению его статуса, сделало бы его более жизнеспособным, долговечным, разнообразным и отвечающим интересам людей. Он бы больше напоминал самосознание разумного индивида, участвующего в постоянном и дружественном общении с
