Арнольдович поставил, а не Могилеву! Я справлюсь, ну честное слово, ну Зоечка Павловна!
Зоя Павловна обернулась через плечо, некоторое время молча рассматривала чуть не валяющуюся у нее в ногах девчонку…
– На афише уже стоит Могилева, – наконец холодно сказала она.
– Так что же мне делать? – жалобно, совсем по-детски пролепетала Ритка.
– Работать, – пожала плечами Зоя Павловна и усмехнулась. – Чтоб не было, как неделю назад, когда вы с Кумарчиком княгиню Ольгу с князем Святославом изображали – а выходили какие-то Малыш и Карлсон! – Она высвободила руку и вышла.
Не балетным, а совершенно кенгуриным прыжком Катька едва успела скрыться за углом.
Некоторое время царила полная тишина… а потом дверь распахнулась и с грохотом шарахнулась об стену. Изнутри, как буря, вылетела Ритка!
– Могилева! – голосом жутким, точно вой оборотня в ночи, проревела она. – Могилева!
И ринулась прямо в тот коридор, где прятались Катька. Девчонка вжалась лопатками в стену – хана, попалась… Но Ритка просто пронеслась мимо, кажется, ничего не видя вокруг себя, только яростно размахивая зажатым в кулаке мобильником.
– Могилева! – удалялось по коридору.
Катька кинулась следом – Ритка сейчас не то что погони за спиной, а и пролетающий по коридору тяжелый бомбардировщик не заметила бы, разве что тот пульнул бы ей прямо в лоб! Похоже, у их сыскного агентства на сегодня судьба такая – Настю спасать. Только сумеет ли она удержать Ритку, когда та начнет убивать? Может, Мурку вызвать? Да и Севке неплохо бы увидеть свою распрекрасную балерину с перекошенной мордой… Катька потянулась к мобильнику…
Ритка вдруг сбавила ход и начала красться, точно боясь, что ее услышат. Врасплох застать хочет? Но Ритка остановилась у обычной офисной двери и, тихонько толкнув створку, осторожно заглянула в щелку (Катька удовлетворенно подумала, что она подглядывает лучше Ритки – все-таки сыщик, а не какая-то там балерина!). Убедившись, что никого нет, Ритка стремительно нырнула внутрь. Катька осталась в коридоре, с удивлением разглядывая надпись на двери.
Глава 13
Допрос с гусем
– А что мы механику скажем? – спускаясь по покрытой маслянистыми темными пятнами металлической лестнице, встревоженно спросила Кисонька.
Через театр они прошли без всяких помех. Кисонька все боялась, что сейчас их остановят, спросят, что они тут делают – особенно с гусем! – и в конце концов выставят вон, несмотря на маму-спонсора, застрявшую в директорском кабинете. Но встречные только с любопытством провожали их взглядами, некоторые даже здоровались, и вскоре Кисонька поняла, что причина такой доброжелательности как раз в гусе! Две крашеные блондинки средних лет – судя по немалым габаритам, или из администрации, или из оперной труппы – вжались в стены, пропуская компанию, а потом Мурка услышала за спиной быстрый шепот:
– Это что, тот самый гусь… который теперь вместо Матвейчук в «Лебедином» танцует?
Кисонька споткнулась. Зловредное воображение снова распоясалось, предъявив ей красавца Диму… взбрасывающего в поддержке… Евлампия Харлампиевича в пачке! Гусь кокетливо тянул шею и топорщил крылья.
– Придумаем чего-нибудь! – бодро грохоча ступеньками впереди Кисоньки, отмахнулся Сева. – Скажем, что мы общество охраны животных и подаем на них в суд за неисправный подъемник!
– Это ты Настю в животные записал? – обернулась к нему спускавшаяся первой Мурка.
– Балерины – проблемы театра, – внушительно объявил Сева, явно репетируя речь перед механиком. – А нашему питомцу, – он торжественно указал на Евлампия Харлампиевича, – должны быть обеспечены полностью безопасные условия труда. Я еще потребую все вечерние спектакли перенести на час дня – чтоб не нарушать гусю природный режим сна!
Евлампий Харлампиевич немедленно приосанился.
– Похоже, ничего придумывать не придется, – спрыгивая с последней ступеньки, сказал Вадька. Демонстративно принюхался и решительно двинулся в глубь большого зала, кажущегося тесным из-за блестящих от масла поворотных колес и рычагов с потрескавшимися пластиковыми ручками.
– Кажется, здесь! – объявил Вадька, пробираясь мимо непонятного громоздкого механизма.
За механизмом располагался длинный пульт с кнопками и тумблерами и парой древних черно-белых экранов. Рядом, положив голову на пульт, сидел человек в промасленной спецовке механика… а возле самого его уха стояла полупустая бутылка водки и мутный стакан.
– У нас так дома пахло – пока отец от нас не съехал, – мрачно сказал Вадька, окидывая механика недоброжелательным взглядом.
Мурка смутилась – и сама разозлилась на себя за это смущение. Ну почему, если у тебя дома все в порядке, родителей полный комплект и отец не просто не пьющий, а еще и успешный, ты чувствуешь, что нужно извиниться перед теми, кому не так повезло в жизни? Как будто они с Кисонькой своих родителей… украли, что ли?
– Если он и вчера был в таком состоянии, трос у подъемника могли пилить прямо у него под носом, – скрывая накатившее неловкое чувство, пробормотала Мурка.
– Я полностью в состоянии! – не поднимая головы от стола, на удивление четким голосом объявил механик. – И вчера был в состоянии, и сегодня в состоянии, и вообще я весь… состою…
– Из чего? – переспросил Вадька, все так же недоброжелательно разглядывая то механика, то бутылку.
– Из чего? – по-прежнему лежа щекой на пульте, эхом откликнулся механик. – А правда – из чего? – В голосе его выражалась готовность к глубоким философским размышлениям.
Евлампий Харлампиевич забил крыльями, подлетел и тяжеловесно плюхнулся прямо на пульт. Потянулся, ухватил клювом прядь волос механика…
– Харли, не тащи гадость в рот, они же грязные! – невольно скривилась Кисонька.
Но Евлампий Харлампиевич уже со всей силой дернул за волосы.
Глаза механика широко распахнулись, и он начал медленно приподниматься – голова у него раскачивалась, как у вызванной факиром кобры.
– Где… Ой, так вот же! – вскричал он, увидев Евлампия Харлампиевича и радуясь ему, как родному. – Принесли!
– Кого принесли? – опешил Вадька.
– Так закуску! – восхитился механик и тут же глубоко задумался. – Правда, я просил бутерброд… Ну ладно, и так сойдет. – Он… ухватил Евлампия Харлампиевича за красную лапу – и поволок ее ко рту.
Гусь на миг замер, в полном недоумении наблюдая эти манипуляции с его собственной, родной лапой…
Зубы механика погрузились в перья.
Еще секунду царила полная тишина… А потом гусь заорал. И забил крыльями, взмывая над головой пьяницы.
На мгновение они оба замерли – зависший в воздухе гусь и механик, вцепившийся зубами ему в лапу. Глаза механика стали большие-пребольшие… Евлампий Харлампиевич с размаху долбанул его клювом в макушку.
– А-аа! – завопил механик, выпуская наконец гусиную лапу. Возмущенно гогоча, Евлампий Харлампиевич взмыл над головой механика. Тот заорал, обеими руками закрываясь от барражирующей над ним птицы. – А-а-а! Бутерброд кусается!
– Он не кусается! – отчаянно стараясь перекрыть яростный гусиный гогот, выкрикнул Вадька. – Он клюется! И это не бутерброд!
– А если не бутерброд – зачем вы мне его принесли? – не менее яростно выкрикнул механик и гневно
