заколдовать вас против кашля».
«Знаю, и еще в придачу „нагнать жирку“. Весьма благодарна тебе, Джерри, но я не домашняя свинка!»
«Э, так вам все известно, – сказал Джерри. – Ну да, она не давала мне проходу, а я не люблю иметь дело с глупыми старухами: вот я и поставил такое условие, какое считал невыполнимым, чтоб только отвязаться от нее. Мне и в голову не пришло, что старая перечница рискнет ради вас своей шеей. Но она рискнула. Пошла и украла – спокойно, как цыганка. Я чуть не упал, когда она притащила мне эти ложки в своем переднике».
«Не хочешь ли ты сказать, – прикрикнула я на него, – что всего лишь испытывал бедную Сисси?»
«Как же иначе, душенька моя? – удивился он. – Воровство мне ни к чему. Я свободный арендатор, у меня деньги в банке. Но женщинам доверять я теперь зарекусь! Вот уж верно, и на старуху бывает проруха! Бьюсь об заклад, она украла бы и карманные часы у сквайра, если б я ее попросил».
«Ты злой, гадкий старик!» – закричала я, не помня себя от гнева, и вдруг разрыдалась, а там, конечно, и раскашлялась.
Джерри перепугался. Он подхватил меня на руки, внес к себе в дом – у него там полно всяких заморских диковинок – и заставил что-то съесть и выпить. Он клялся, что даст себя повесить, если только я успокоюсь. Он даже сказал, что извинится перед Сисси. Для главного колдуна это большая жертва, сами понимаете. Мне стало стыдно за свои глупости, и, вытерев слезы, я сказала:
«По крайней мере, ты должен ей дать то колдовское средство для меня, что было обещано».
«Это будет по-честному, – согласился он. – Скажи-ка мне, милая, известны тебе имена всех двенадцати апостолов? Отлично. Ты должна проговорить их все по очереди, стоя перед открытым окном, какая бы ни была погода – солнце или ненастье, дождь или буря, – и так пять раз в день натощак. Но запомни: произнеся имя апостола, ты должна вдохнуть как можно глубже своим хорошеньким носиком и медленно-медленно выпустить воздух через свой миленький ротик. Если сделаешь в точности так, то имена апостолов исцелят тебя от кашля. И я тебе дам еще кое-что. Видишь эту палочку, вырезанную из клена – самого теплого из всех деревьев?»
– Это правда, – вставила Уна. – Когда трогаешь клен, он почти такой же теплый, как твоя рука.
– «В этой палочке шестнадцать дюймов – по одному на каждый прожитый тобой год. Приладь ее так, чтобы она поддерживала верхнюю раму окна открытой в любую погоду – в солнце и в ненастье, в дождь и в бурю. Я заговорил эту палочку заклинаниями, исцеляющими от кашля».
«Да нет у меня никакой болезни, Джерри, – возразила я. – Это просто так, чтоб угодить Сисси».
«Ну, конечно, конечно, моя милая», – подтвердил он.
Вот и все, что вышло из моего намерения задать Джерри хорошую взбучку в то утро. Не он ли, кстати, заставил отпрянуть моего Трубадура, когда я взмахнула хлыстом? О, Джерри многое может – и многие люди испытали это на себе.
– А ты испробовала волшебное средство? – спросила Уна. – Интересно, помогло ли оно?
– Помогло? Вот глупости! Впрочем, я обо всем рассказала Ренэ, ведь он врач. Он обязательно прославится в будущем. Вот почему наш доктор терпеть его не может. Ренэ сказал: «Ого! С вашим мистером Гэммом стоит познакомиться!» – и поднял свои густые брови – вот так. Он все обратил в шутку. От плотничьего сарая, где работает Ренэ, видно мое окно, и если кленовая палочка падала, он каждый раз притворялся, что ужасно испуган, пока я не прилаживала палочку обратно. Он часто спрашивал, верно ли я произнесла свой апостольский заговор и правильно ли дышала. А на следующий день после нашего разговора он надел новую шляпу и нанес Джерри Гэмму официальный визит. Хоть он бывал у него и прежде, но на этот раз пришел как врач к своему собрату-врачу.
Джерри не догадывался, что Ренэ подшучивает над ним, и серьезно рассказывал о болезнях и о травах, и как он вылечивал людей в деревне после того, как доктор Брейк признавал их неизлечимыми. Джерри мог объясниться по-французски, как все контрабандисты, а я неплохо научила Ренэ английскому, хотя он и стеснялся своего выговора. Они называли друг друга месье Гэмм и мушье Ланарк, как два джентльмена. Думаю, что Ренэ очень забавляли эти разговоры. Делать ему было нечего, разве что возиться в своей столярной мастерской. Как и другие пленные французы, он любил мастерить всякие безделушки, а у Джерри дома был маленький токарный станок, так что Ренэ стал проводить у него больше времени, чем мне хотелось бы. Наш дом кажется таким огромным и пустым, когда отец в отъезде, а сидеть со старой Аморой – небольшое удовольствие: она так любит злословить обо всех в округе, и особенно о Ренэ.
Боюсь, что я плохо поступила с Ренэ – и, как водится, была за это наказана. Но расскажу по порядку. Однажды отец отправился в Гастингс засвидетельствовать свое почтение генералу, командиру бригады, и привезти его к нам, в Марклейк-Холл. По словам отца, в Индии он был полковником и проявил себя как отважный воин, – он служил в той же части, где отец, – в тридцать третьем пехотном, а потом поменял свою фамилию Уэсли на Уэлсли… или наоборот, я не помню. В общем, отец велел приготовить столовое серебро, что означало парадный обед. Я послала за свежей макрелью к рыбакам и так ухлопоталась вместе с Аморой на кухне и в кладовых, что довела бедняжку почти до слез.
Тем не менее, милочка моя, я все успела вовремя, лишь с макрелью вышла оплошка – в тот день не было улова, и я решила отправить Ренэ верхом в Пэвенси за рыбой. Он с утра ушел к Джерри, как бывало почти каждый день, если только я заранее не просила его быть при мне. Но не могу же я каждый раз посылать за ним. И вот – только никогда не делай, дитя мое, того, что я сделала, это неблагородно, – но наш парк подходит вплотную к саду Джерри, и если взобраться на старый дуплистый дуб у их свинарника – это не подобает леди, но я умею лазить по деревьям как кошка, – то можно слышать и видеть все, что происходит внизу. Я ведь только хотела попросить Ренэ поехать за макрелью, но когда я увидела, как он и Джерри сидят рядышком и играют в деревянные дудочки, я подавила желание откашляться и прислушалась. Ренэ никогда не показывал мне этих дудочек.
– Мне кажется, ты уже выросла из того возраста, чтобы играть в дудочки, – заметила Уна.
– Но они играли в них, причем как-то странно. Джерри расстегнул рубашку, а Ренэ приставил один конец дудочки к его груди и прильнул ухом к другому. Потом Джерри приставил свою дудочку к груди Ренэ и слушал, как тот дышал и кашлял. Я сама чуть не раскашлялась.
«Вот эта, из остролиста, лучше всех, – сказал Джерри. – Удивительно, как душа человеческая шепчет и вздыхает из глубины; но если только у меня не гудит в ушах, мушье Ланарк, у вас в груди шумит навроде того, как у старого Гаффера Маклина, – но не так громко, как у младшего Коппера. Похоже на морские волны, разбивающиеся о рифы. Компрени?[4]»
«О, совершенно, – отвечал Ренэ. – Эти волны несут меня к берегу, но прежде, чем я разобьюсь о скалы, я спасу сотни и тысячи, а может быть, миллионы жизней своими маленькими дудочками. Скажи мне еще, как шумит у старого Гаффера в груди и как у молодого Коппера».
Джерри еще с четверть часа рассказывал о деревенских больных, а Ренэ задавал вопросы. Потом он вздохнул и сказал:
«Вы прекрасно объясняете, месье Гэмм, но если бы я только мог сам их выслушать! Как вы думаете, разрешат они мне послушать себя через мою трубочку – если я заплачу им немного денег? Или нет?» А надо тебе сказать, что Ренэ беден как церковная мышь.
«Упаси вас Бог, мушье! – испугался Джерри. – Да они вас убьют! Мне и то нелегко уговорить их потерпеть, а ведь я как-никак Джерри Гэмм». Он явно был горд своими достижениями.
«Так они боятся?» – спросил Ренэ.
«Еще как! Они и на меня злятся за эти дудочки и, судя по разговорам в пивной, готовы взбунтоваться. Я слышал вчера, как Том Данч и его приятели подзуживали друг друга за кружкой пива. Чары и ворожба над черными курами и комочками красной шерсти для этого дурачья в порядке вещей, мушье, но то, что на самом деле может помочь, кажется им бесовскими кознями. На вашем месте я бы не ждал, когда они сюда заявятся».
«Я пленник, отпущенный под честное слово, – пожал плечами Ренэ. – У меня нет дома».
Нехорошо ему было так говорить. Он ведь часто уверял меня, что чувствует себя в Англии как дома. Но это, наверное, была только французская любезность.
«Поговорим о том, что на самом деле важно, – продолжал Джерри. – Не называя ничьих имен, мушье Ланарк, что вы можете сказать о здоровье некоей особы – не старика Гаффера и не молодого Коппера?
