«Что это все означает, Филадельфия?» – продолжал он допытываться у меня.
«Вообще-то я только что сюда свалилась, – отвечала я. – Кажется, доктора неожиданно схватило». Это была почти правда, потому что Ренэ действительно
«Поглядите-ка на нее, – засмеялся сэр Артур. – Настоящая леди!»
«Положим, выглядит она сейчас совсем не как леди, – проворчал отец и добавил: – Идем домой, Филадельфия».
И я пошла домой, прямо под носом у сэра Артура – о, это был внушительный нос! – чувствуя себя как двенадцатилетняя девчонка, которую ведут пороть. Прошу прощения, детка, я тебя не обидела?
– Все в порядке, – отвечала Уна. – Мне уже скоро тринадцать. И меня никогда не пороли, хоть я представляю себе, что это такое. И все равно тебе, должно быть, было смешно!
– Смешно? Послушала бы ты, как они ехали за мной и сэр Артур то и дело восклицал: «Убей меня Бог!», а отец повторял: «Клянусь, я тут ни при чем!» Когда я наконец добралась до своей комнаты, щеки у меня горели от стыда. Но Сисси достала мое лучшее вечернее платье – белого атласа, с кружевной бордовой отделкой понизу и жемчужными пуговками. Я надела мамину кружевную накидку и ее гребень с короной.
– Здорово! – мечтательно прошептала Уна. – И перчатки?
– Из французской лайки, дорогая моя. – Филадельфия похлопала Уну по плечу. – И темно-бордовые атласные туфельки, и вишневый, шитый золотом веер. Это вернуло мне уверенность. Красивые вещи успокаивают. Волосы мои на лбу были схвачены тесьмой, лишь один локон над левым ухом оставался свободным. И когда я спустилась в зал – величественной поступью, – старая Амора сделала мне реверанс даже раньше, чем я на нее выжидающе посмотрела.
Сэр Артур высоко оценил обед; макрель успели доставить вовремя. Стол сверкал серебряными приборами, и гость поднял тост за мое здоровье, а потом спросил, куда девалась моя озорная маленькая сестричка. Я знала, что он хотел подразнить меня, и, глядя ему прямо в глаза, отвечала:
«Я всегда отсылаю ее в детскую, сэр Артур, когда принимаю гостей в Марклейк-Холле».
– Ловко… то есть очень умно ты сказала. А он что? – воскликнула Уна.
– Он сказал: «Нет, вы послушайте ее, Бакстид! Убей меня Бог, я сам заслужил такой ответ» – и снова поднял за меня тост. Они говорили о французах и о том, какой позор, что сэр Артур командует всего лишь бригадой в Гастингсе, и он рассказывал отцу о битве при Ассае (это такое место в Индии). Отец ужасался, а сэр Артур описывал все дело, как будто партию в вист, – должно быть, потому, что за столом была дама.
– Конечно, ведь ты была настоящей дамой. Как жаль, что я этого не видела, – вздохнула Уна.
– Очень жаль! Знаешь, после ужина меня ждал настоящий триумф. Сперва пришли Ренэ и доктор Брейк. Они, казалось, совершенно помирились и признались мне, что испытывают друг к другу высочайшее уважение. Я засмеялась и сказала: «Сидя на дереве, я слышала каждое ваше слово».
Боже мой, как они перепугались! И когда я спросила: «Так кто же был „предметом его замечаний“, Ренэ?», – ни один не знал, куда спрятать глаза. Право, я вогнала их в краску! И поделом: ведь они видели, как я прыгала с крыши свинарника.
– Так что же было «предметом его замечаний»? – спросила Уна.
– Доктор Брейк сказал, что это предмет профессиональный, так что в дураках уже оказалась я сама. Ведь это могло быть что-нибудь такое, о чем леди не подобает слышать… Но триумф заключался совсем в другом. Отец попросил меня сыграть на арфе. А я как раз разучивала новую лондонскую песню – ведь не целыми же днями я лазаю по деревьям, – и для них это оказалось сюрпризом.
– Что же это за песня? Спой и нам, – попросила Уна.
– «Я влюбился в прекрасный цветок». Песня не очень трудная для пальцев, но потрясающе грустная.
Филадельфия откашлялась, прочищая горло.
– Для моего возраста и веса у меня очень глубокий голос, – пояснила она. – Контральто, хотя и не сильное.
И она запела, темнея лицом на фоне пурпурно-розового заката:
– Правда, трогательно? Последняя строка поется очень низко, на пределе моего голоса. Жаль, что тут нет арфы. – Она наклонила подбородок и набрала воздуху для следующего куплета:
– Замечательно! – воскликнула Уна. – Ну и как, им понравилось?
– Понравилось? Они были потрясены – просто ошеломлены. Если бы я не видела этого собственными глазами, моя дорогая, я бы никогда не поверила, что могу вызвать слезы, настоящие слезы у четырех взрослых мужчин. Ренэ просто не мог этого вынести. Он чувствителен, как истинный француз. Он закрыл лицо руками и прошептал: «Assez, Mademoiselle! C’est plus fort que moi! Assez!»[6] Сэр Артур громко высморкался и вскричал: «Убей меня Бог! Это будет похуже битвы при Ассае!» А отец просто сидел, и слезы струились у него по щекам.
– А доктор Брейк?
– Он подошел к окну и сделал вид, будто смотрит в сад. Но я-то видела, что его толстые плечи вздрагивали, как будто от икоты. Это был триумф! Я бы никогда его не заподозрила в сентиментальности.
– Жаль, что я этого не видела! Как бы я хотела оказаться на твоем месте! – вскричала Уна, от волнения сжимая ладони. Пак прошуршал в папоротнике, вставая на ноги, и большой неловкий июньский жук с размаху врезался в щеку Уны.
Пока она терла щеку, послышался голос миссис Винси: она извинялась, что Пэнси нынче опять закапризничала и она из-за этого не успела вернуться раньше помочь Уне процедить и слить молоко.
– Ничего, – отвечала Уна, – немного подождать не вредно. Это что там, старушка Пэнси топочет по нижнему лугу?
– Нет, – сказала миссис Винси, прислушиваясь. – Больше похоже на коня, скачущего по лесу небыстрым галопом. Но там нет никакой дороги. Ага, это, наверное, один из Глисоновых жеребят вырвался за ограду. Проводить вас домой, мисс Уна?
– Спасибо, не стоит. Что мне сделается? – сказала Уна и, спрятав свою скамеечку за ствол дуба, быстро зашагала домой сквозь проходы, которые старик Хобден нарочно оставлял для нее в зеленых изгородях.
