сдернул с саней оленью шкуру. Шкура оказалась большой, но менять воевода не стал – замотав ею обе руки, он бережно потянул торчащий из кучи меч за рукоять. Выдернул… Клинок больше не пылал. Лунный блик скользнул вдоль лезвия…
– Надо же, клинок какой, – прицокнул языком воевода. – Самому Советнику впору… Чего выпучились, как мэнквьи жабы! – накинулся он на своих подчиненных. – Детей собрать, оленей перепрячь, тюки подтянуть – и этих вот… – кончиком чудо-меча он указал на туши людоедов, – прочь с дороги! А ты – за мной! – скомандовал он племяннику. По-прежнему неся необыкновенный клинок на вытянутых руках, старик полез в чащу.
Проваливаясь глубоко в снег, старый и молодой воины миновали первый ряд деревьев… и оба замерли.
За деревьями открывалась выжженная проплешина. Казалось, Огонь тут бушевал только что – обугленные черные ветви еще тлели, воняя недавним пожаром, истаявший снег хлюпал под ногами. Прямо посреди проплешины лицом вниз лежал человек. Его рука была судорожно вытянута вперед, будто он последним усилием пытался до чего-то дотянуться. А он и тянулся!
Среди ветвей было закреплено что-то вроде грубо сработанного громадного лука. Только торчал он не как обычно держат его охотники, а вроде как лежал плашмя, закрепленный на толстом поворотном чурбаке. Широченное – сразу для нескольких заточенных кольев, а не для стрелы – ложе лука было сильно обуглено. На ладонь лежащего человека был намотан обрывок обгорелой тетивы, сплетенной из нескольких веревок сразу.
– Большой лук, однако, – разглядывая диковинное сооружение, пробормотал молодой воин. – Только на мэнквов с ним и охотиться.
– А он и охотился, – воевода ухватился за лук – раздался уже знакомый скрежет, и диковинное оружие повернулось туда-сюда, ведя прицелом вдоль просматривающегося сквозь ветви обоза. – А мы навроде приманки получились, – старик принялся разглядывать неподвижно лежащее маленькое – слишком маленькое для нормального человека! – худенькое тело. – Переверни его!
Племяннику очень хотелось попросить у дяди оленью шкуру – прикасаться к неожиданному спасителю было боязно, словно тот какой лесной дух. Но он не осмелился. Нагнувшись, он ухватил его за край странной кожаной куртки и рывком перевернул. Тело безвольно перекатилось на спину.
– Мальчишка! – отпрянув, будто увидев нечто ужасное, выкрикнул молодой воин.
– Да. Мальчишка. Дней тринадцать, не больше, – медленно произнес воевода.
Оба воина не шевелились, разглядывая неподвижное, измученное лицо – не плоское, а какое-то… выпуклое, что ли. Горькая, совсем не детская складка в углу рта, высокие скулы, бронзовая кожа, нос – непривычно длинный. И странная, незнакомая одежда из тонко выработанной кожи.
– Южанин, – словно удар мэнквова кулака, припечатал воевода. – Мальчишка. И еще этот меч, – он снова поглядел на клинок.
С губ распростертого в талом снегу парня сорвался едва слышный стон. Воевода вздрогнул и, ткнув загадочный меч в руки ошеломленному племяннику, начал лихорадочно отвязывать ремень с собственных ножен. Быстрым движением снова перевернул бесчувственного мальчишку на живот и, заведя тому руки за спину, принялся сноровисто связывать запястья.
– Дядя! Что ты делаешь, дядя! – вскричал племянник. – Ты что, хочешь… хочешь отдать его жрицам? – глядя на старого дядю с таким ужасом, будто перед ним снова был мэнкв, выдохнул молодой воин. – Он же нас всех спас!
Старик поднял голову, поглядел насмешливо:
– Ты, племянничек, у меня полный чурбан! Да еще неотесанный. Вроде тех, что у шаманского чума лежат.
Расстелив на снегу шкуру, он сноровисто закатал в нее бесчувственного и связанного мальчишку, превратив того в аккуратный тючок. С натужным хаканьем подхватил с земли и взвалил племяннику на плечо.
– Я пойду первым, погляжу, чтоб наши парни не отвлекались, пока туши мэнквов с дороги убирают. Детишек к делу пристрою, – отрывисто бросил старик. – Подождешь, пока на тебя никто смотреть не будет, и отнесешь его в последние сани. Спрячешь среди тюков – и парня, и его меч. И чтоб все время был при нем! Хоть ты мне и племянник… – старик мрачно уставился на пригнувшегося под ношей воина из-под кустистых седых бровей, – головой отвечаешь – чтоб мальчишка был жив. И чтоб его никто не приметил!
Свиток 24
В котором Хакмар оказывается пленником в крепости
Жар… Жар… Боль… Воздух вокруг сухой и горячий, он жжется, безжалостно дерет кожу, та лопается, покрываясь волдырями ожогов. Кровь кипит в жилах – кажется, действительно кипит, мелкими пузырьками, медленная, густая, тягучая… Горячий липкий пот сочится по вискам. Плохо. Как плохо. Облегчения нет.
Перед глазами Хакмара дрожало красно-оранжевое марево, в котором время от времени проглядывали то неторопливо плывущие мимо верхушки деревьев, то кусок темного Ночного неба. Перемигивающиеся в вышине звезды Семи кузнецов остро и больно кололи глаза. Потом снова все заволакивалось красным туманом. В ушах стоял мучительный звон, сквозь который едва слышно и невразумительно пробивались далекие голоса.
– А вдруг… дядя, ну вдруг? Если правы голубоволосые? Если и правда мальчишка этот – не мальчишка вовсе, а тварь какая подземная, похуже мэнква? – неуверенно спрашивал молодой голос. – Где ж это видано, чтоб один недоросток – целый отряд воинов спас? И Эрлика он все время призывает – Куль-отыра по-ихнему, по-южному…
– Чурбан ты и есть, племянник, – насмешливо рокотал другой голос – глубокий, сильный, но уже с отчетливой старческой хрипотцой. – Он Эрлика не призывал – он ругался!
Кто этот старик? Он… он поможет? Жарко, как жарко… Он весь горит… Помогите…
– Донгар, – со стоном выдавил мальчишка. – Донгар Кайгал… Помоги…
– Слыхал? Нет, ты слыхал, дядя? – тревожно откликнулся из вышины молодой голос.
Ответа Хакмар не услышал – горячая волна поднялась из глубины его тела, все затянуло оглушающим жаром и нестерпимой болью.
Новое пробуждение оказалось полегче. Его сильно лихорадило, все вокруг было липким и влажным от горячего пота. Но боль отступила. Не ушла, а просто затаилась в глубине тела, время от времени вскипая пузырьками, напоминая – я здесь, я скоро вернусь. Хакмар перекатил тяжелую, как гранит, голову из стороны в сторону. Под пылающими веками медленно всплывали картинки воспоминаний.
Он словно и не он, словно… механическая кукла, не чувствующая усталости, не ощущающая боли, способная только работать, работать и работать – под неумолчно бьющийся в висках ритм: «Быстрее, быстрее, быстрее!»
Промерзшее дерево слишком хрупко и сразу ломается. Его меч отдал последние голубые искры и погас, но ему удалось разжечь костер, нагреть и выгнуть для лука толстую ветку – одну после многих неудачных попыток. Он дышать на ту ветку боялся – и все равно она сломалась, когда он начал крепить ее на грубо вытесанное топором деревянное ложе. И все пришлось начинать сначала. А когда лук, наконец, получился, мальчишка старался на него даже не смотреть – за такое убожество учителя в горе ему бы голову отвинтили и руки повыдергивали.
Последний кол для стрельбы пришлось обтесывать мечом – найденный в стойбище топорик не выдержал и сломался, да и остальной убогий инструмент был уже негоден. Еще кольев он наделать не успел. Появился обоз – конечно, совсем не с той стороны, с какой предполагал Хакмар. И для большего счастья, кроме тех мэнквов, что поджидали в засаде, за обозом гнались еще двое. Видать, чтоб было вовсе весело, половина охранников решила героически погибнуть у великанов под ногами – как раз вне зоны поворотного механизма его наскоро сделанного лука. И докричаться до этих чудов не получалось – они
