подругами по телефону: «Ага, Валь, ага… я честно тебе скажу – так дальше нельзя… а как ты готовишь этот торт со сгущенкой?..» Это могло длиться бесконечно, но закончилось с уходом отца.
Папа был большим начальником в какой-то советской организации, а когда началась перестройка, занялся бизнесом. И с ним случилось прекрасное, как говорила бабушка Кристины, – его поперло! Бросив маму, он открыл первый в городе магазин бытовой электроники и разбогател.
Он ушел не к кому-то, просто ушел. Но лучше бы у него сразу кто-то был, потому что появившаяся через пять лет девка, на которой он женился, совсем свела его с ума.
А тем временем – Кристина знала это из маминых разговоров по телефону – папа купил себе красивую новую квартиру, отдыхал вечерами в дорогих ресторанах, ездил на природу с друзьями и шлюхами. Словом, жил так, как мечтал все долгие годы до развода.
И даже мало понимая, в чем же ловит кайф отец, Кристина думала: как было бы здорово, если бы она стала жить с папой, а не осталась с матерью.
Живя с ней, Кристина поняла, что так можно сойти от тоски с ума. Мама была всегда занята, а если вдруг оказывалась свободна, то от этого веселее не становилось. Она тут же требовала у Тины дневник и начинала орать на дочь, потому что хороших оценок в дневнике особо не водилось.
Не потому, что Кристина была дурочкой, а потому, что ей было неинтересно учиться. Она не верила этому бреду: будешь хорошо учиться – будешь хорошо жить.
Кстати, и в этом смысле им с матерью не повезло. Они тихо впали в состояние затяжной бедности, когда денег не хватало даже на проезд в городском транспорте. Мать Тины переносила материальные тяготы очень тяжело. Она привыкла к хорошему, пока жила с мужем: к новой одежде для каждого сезона, к хорошей еде, отдыху на море, в горах, в санаториях. Теперь, лишенная всего этого и плюс зависти окружающих, женщина начала прикладываться к бутылке.
А когда швейную фабрику закрыли, мать в мгновение ока оказалась безработной алкоголичкой. Тине было лет десять, наверное. Она на всю жизнь запомнила не то, как выглядела тогда ее мать и как они жили в целом, а сам запах того времени и запах, исходящий от матери.
Квартира пахла грязными тряпками – заношенной одеждой, не стиранным сто лет постельным бельем. Эту основную нотку дополняла вонь от мусорного ведра и разлитого пять недель назад борща, сваренного бабушкой и принесенного ею для внучки. Ужасный запах доносился и из не мытого много лет холодильника, а уж какие миазмы издавал туалет в квартире Синьковых! Иногда Тина даже не могла запираться там, потому что дышать было абсолютно нечем.
А мать пахла… алкоголем, мочой, несварением желудка, немытым телом. Сохранив от прошлой жизни арсенал парфюмов, мать пыталась микшировать свое амбре остатками роскоши. Итог был тошнотворно- жалким.
Омерзение, которое мать вызывала у дочери, той не удалось бы преодолеть уже никогда.
На некоторое время Тину взяла жить к себе бабушка, но тут девочка поняла, что с бабушкой жить еще хуже! Да, у нее не воняло, было много вкусной еды, Тине дарились вещи и игрушки, но тут от девочки много и требовалось. Она должна была хорошо учиться, проводить свободный вечер за книгой, не болтать час за часом с подружками по телефону и вообще корчить из себя паиньку.
Дома было проще: мать Тину не видела целый день, а к вечеру так напивалась, что просто падала на кровать и храпела до утра.
К большому счастью Тины, бабушка преставилась, когда внучке исполнилось одиннадцать лет.
Мать теперь работала в овощном магазине, где подходящая ей компания местных алкоголиков организовывала душевные посиделки. Их было трое-четверо, потерявших человеческий облик, отчего они, кажется, были намного счастливее тех, кто их презирал. Алкаши спокойно размещались на широченном подоконнике в подсобке, ставили бутылку, нарезали хлеб, вареную колбасу и все, что удавалось достать, а возможно, и украсть. В овощном их не трогали. Директору магазина было все равно – он приезжал только за выручкой, продавщицы из приличных их боялись, остальные и сами были такими.
Мать умерла, когда Тине было тринадцать. Все случилось более чем обыденно: родительница вместе с дружками налакалась паленой водки и отравилась насмерть.
После всего этого Тина решила, что наконец-то ее мечты воплотятся в действительность и она будет жить у отца! Девочка с нетерпением ждала, когда из детского дома, куда ее привезли, она отправится к папе. На других детей Кристина смотрела свысока: они тут, потому что никому не нужны, а у нее другая история.
Только оказалось, что история Тины та же, что и у остальных: папа не пожелал, чтобы дочь от первого брака переехала жить в его дом. Он даже не потрудился увидеться с Тиной, хоть что-то сказать ей, хоть раз обнять.
Позже Тина узнала, что все дело было в его жене, редкой стерве. Она просто поработила отца и не хотела, чтобы он взял дочь к себе. Все это Тине рассказала ее тетя, сестра матери. Тина не обратила внимания на такую деталь: маминой сестре тоже предлагали удочерить племянницу, но она, достав справку об инвалидности, сбежала из детского дома с рекордной скоростью.
Тогда-то Тина и поняла, что есть такие женщины, которые вцепляются в мужчину, как клещи, как присоски, и пьют его кровь, пока не насытятся. От этих баб все неприятности! Как бы прекрасно жила сейчас Кристина, если бы не папина жена! Какие у нее были бы платья, игрушки, все! А теперь она загудела в детский дом…
Жизнь в детдоме принесла Кристине и знакомство с ее будущей любовью.
Два парня из их класса увлекались музыкой. У одного из ребят был старший брат, который жил «на воле», и он притаскивал в детдом кассеты с концертами разных групп: «Кино», «Наутилус», «Алиса». Однажды приволок концерт «Алхимика» и рассказал брату, а брат – остальным, что эта группа образовалась в Гродине. Более того, «алхимики» часто приезжают сюда к родителям, к семьям, к друзьям, и можно даже попасть на их неофициальные выступления – для ближнего круга.
Вместе с записями у ребят появились и роскошные постеры «Алхимика», на которых Кристина увидела Видаля.
Глядя ему в глаза впервые, она улыбнулась. Вот оно, это чувство, которого ждет каждая девочка. А потом, слушая его голос, Кристина начала ощущать разницу между влюбленностью в постер и настоящим чувством. Оно было – волнующее трепетание, горячая волна от низа живота до мозга, с морозом по коже и пламенем, опаляющим щеки. Это сводило с ума.
Видаль помог ей дожить до выхода из детдома. Без него она бы точно не выдержала. Чего? Она не знала. По сути, ее никто не обижал, она просто тосковала там, в этих серых стенах, среди детей, которые были с самого начала лишними на этом свете.
Когда пришла пора определиться с будущим, Кристина освоила профессию кассира. Это было лучшее, что она могла получить. А когда девушка покинула детский дом, государство, чей анонимный слуга исхитрился присвоить жилье Кристининой матери, выделило ей комнату в общежитии с разрешением приватизации. Кристина вошла в ту комнату с ощущением беспросветности всей предстоящей жизни. Такой тоски, как в первые годы своей взрослой жизни, ей не доводилось испытывать. Она отчаянно нуждалась в поддержке, в совете, в ком-то, кто бы просто поговорил с ней. Но говорил с ней только Видаль – своими песнями.
Кристине удалось устроиться на работу в супермаркет недалеко от общаги. Работа не вызывала у нее никаких эмоций. Она хорошо считала и делала это почти автоматически, совершенно не думая об окружающей действительности, о людях, которые приходили в супермаркет за покупками, о деньгах, которые шли через ее руки. Ей было пусто, будто кто-то из злости пожелал: «Чтоб тебе пусто было!» – и пожелание сбылось.
Однако вскоре ее судьба изменилась. Это случилось на первом же концерте «Алхимика», на каком Кристине удалось побывать. Именно тогда Видаль впервые увидел ее и полюбил. Это был тот самый, неофициальный, концерт, организованный «алхимиками» для друзей и друзей их друзей. Один из бывших детдомовских одноклассников повел Кристину на выступление Видаля. Парень, кажется, пытался ухаживать за ней, но Кристине было наплевать.
Это выступление Видаля оказалось единственным на памяти Кристины совместным выступлением с Орликом. В те времена «Алхимик» звучал гораздо оптимистичнее, хоть и намного однозвучнее, чем теперь.
