Октавиан Август. Крестный отец Европы

немедленно. Деньги легионеры взяли, но многие просто хотели протянуть время. Антоний заменил нескольких трибунов, которых подозревал в измене, а затем отправил три или четыре легиона по частям на восточное побережье к Аримину, на территорию провинции Децима.

А на противоположной стороне Апеннинского полуострова жителей Рима испугала весть о приближении Октавиана с только что набранными им ветеранами.

Когда до ветеранов дошли новости о возвращении Антония с войском, они поверили, что консул опять помирился с наследником Цезаря и они вместе готовят силы, намереваясь окружить убийц и покончить с ними. Цицерон думал иначе. Октавиан не просто посвятил его в свои планы, но и попросил совета: попытаться ли ему перехватить Антония с помощью собственного войска или пойти в Рим и просить помощи у сената и народа?

Изменническое письмо Октавиана доставили Цицерону в Путеолы вечером 1 ноября; оно отвлекло его от философского труда, который сенатор писал, долго находясь вдали от средоточия власти. Днем или двумя позже сенатор писал Аттику, что молодой человек затевает великие дела.

«Он явно подразумевает войну с Антонием и себя видит вождем (dux), и, я думаю, через несколько дней мы возьмемся за оружие. Но за кем нам идти? Посмотри на его имя, на его возраст! Он желает вначале тайно со мной переговорить, в Капуе или поблизости. Какое ребячество — считать, что это можно сделать тайно! Я написал ему, что это и не нужно, и невозможно».

Вслед за письмом Октавиан прислал своего агента волатеррца Цецину — чтобы тот ввел сенатора в курс дела и задал ему вопросы. Ситуация день ото дня становилась напряженнее: Антоний вышел из Брундизия и приближался к столице с самым старым и самым грозным Пятым легионом Цезаря под названием «Жаворонки». Кратчайший путь лежал на запад, к Капуе, где Аппиева дорога поворачивает на север, к Риму. Цицерону, если он останется в Путеолах, предстояло оказаться в неприятной близости к маршруту консула. Ехать в Рим он все еще боялся и подумывал укрыться в тихой, по его мнению, гавани — городке Арпине.

«Он (Октавиан) спрашивал моего совета — отправиться ли ему в Рим с тремя тысячами ветеранов, или удерживать Капую и преградить путь Антонию, или же двинуться навстречу трем македонским легионам, что идут с восточного побережья и будут, как он надеется, на его стороне… Я посоветовал ему идти в Рим; мне кажется, там его поддержит городской сброд (plebecula urbana), а также — если он внушит доверие — и честные мужи».

Закончил Цицерон на горестной ноте: отчего же инициативу перехватил девятнадцатилетний юнец с сомнительной репутацией, а не опытный республиканец, человек безупречного происхождения? «О Брут, где же ты? Какую прекрасную возможность ты упускаешь!»

Совет Цицерона отправиться в Рим, казалось, напрашивался сам, хотя любые попытки войска Октавиана — не регулярных частей, а разрозненных групп — отважиться на столкновение с войсками консула окончились бы катастрофой. Чтобы успешно повести за собой войско, молодому человеку требовались время, помощь профессионалов и auctoritas, даваемый открытой поддержкой старших сенаторов. Цицерон был пока не готов взять на себя такую роль, но, несмотря на все его опасения, он явно не остался равнодушен к способностям Октавиана. Вероятно, Цецина доложил Октавиану, что Цицерона можно уговорить, если постараться, так как Октавиан прислал ему 4 ноября одно за другим еще два письма. Цицерон жаловался Аттику:

«Теперь он хочет, чтобы я немедленно прибыл в Рим, потому что он намерен действовать через сенат. Я сказал, то это возможно не раньше 1 января… Он упрашивает, я отговариваюсь. Я не доверяю его возрасту, не могу проникнуть в его мысли. Не хочу ничего делать без твоего друга Пансы. Я опасаюсь мощи Антония, мне не хочется уезжать от моря, но боюсь, что без меня случится что-то важное… У него сильное войско (firmas copias), и он может объединиться с Децимом Брутом».

В начале этого короткого письма тон ворчливый; ближе к концу — гораздо бодрее. Цицерон начал поддаваться.

То же самое сенатор писал и на следующий день — несколько слов в самом конце длинного письма, посвященного другим делам. Погода гадкая, жаловался Цицерон, и в довершение всего Октавиан каждый день шлет письма и уговаривает «еще раз спасти республику». Октавиан весьма удачно ввернул намек на то, что в год, когда он, Октавиан, родился, сенатор помог сокрушить мятежного Каталину; за это Цицерон удостоил его искренней, но едва ли уместной похвалы.

«Он действовал решительно и придет в Рим с множеством солдат, хотя он совсем еще мальчик. Он думает, что сенат соберется немедленно. Кто же придет? И кто — если придет — решится противоречить Антонию в столь неопределенном положении?.. В городах к мальчику удивительно расположены. Когда он проходил через Калы и переночевал в Теане, по пути в Самний, встречал удивительный прием и поддержку. Кто бы подумал? Вот поэтому я еду в Рим скорее, чем намеревался».

Однако Цицерон вернулся в Рим недостаточно скоро — для Октавиана, который 10 ноября с трехтысячным отрядом сидел под стенами города и тщетно ждал, что к нему выйдет кто-нибудь из действующих магистратов и пригласит на созванное в соответствии с законом народное собрание. Наконец один из трибунов, Тиберий Каннуций, взял эту важную задачу на себя; иначе своим въездом в город Октавиан не достиг бы результата — заручиться поддержкой большинства жителей, без которой сенат, как предсказал Цицерон, не стал бы ради него собираться.

Солдаты Октавиана, словно по иронии судьбы, ждали у храма Марса; проволочка затянулась. Каннуций разглагольствовал на Форуме, созывая народное собрание, и доказывал, что Октавиан не принесет вреда горожанам, он лишь желает спасти их от тирании Антония.

Каннуций никоим образом не являлся сторонником Октавиана; патроном этого твердого оптимата был проконсул Публий Сервилий Изаурик, еще один прославленный зять вездесущей Сервилии. Трибун уже вступил в противостояние с Антонием, он прямо возражал ему на заседании сената в прошлом месяце. Каннуций явно надеялся на то же самое, что и Цицерон, — использовать Октавиана и его десятитысячное войско как часть временной коалиции против притязателей на престол вроде Антония. Однако, взойдя на ростру — а его солдаты потихоньку запаслись на всякий случай кинжалами, — Октавиан немедленно дал понять, что главная его цель — продолжить политику приемного отца и защитить его память. Для пущей убедительности он актерским жестом простер руку к недавно воздвигнутой статуе Юлия Цезаря. У солдат речь имела большой успех. Зато позорным провалом закончилось следующее заявление Октавиана — что в этот переломный миг он и его воины готовы защитить Рим от консула, который ведет из Брундизия войско и хочет отобрать у римлян их исконные свободы.

Что бы ни думали о его неоднозначном заявлении горожане, на солдат оно произвело неожиданный эффект. У многих вдруг оказалось множество важнейших причин как можно скорее вернуться домой. Оказалось, ни Октавиан, ни его агенты не потрудились сообщить солдатам, что их нанимали прежде всего сражаться с Антонием и только потом уже — поквитаться с убийцами Цезаря. Ветераны предполагали, что их молодой предводитель намерен вступить в союз с консулом и преследовать одну с ним цель.

Подавив разочарование, Октавиан попытался исправить ситуацию. Он был не в том положении, чтобы, подобно Антонию, требовать от солдат послушания под угрозой смерти. И Октавиан заявил следующее: он рассчитывает на них не как на солдат, которые подчиняются по долгу службы, но как на друзей своего отца, и, стало быть, кому срочно нужно домой, могут отправляться.

Октавиан потерпел полное поражение. Две тысячи человек ушли, пообещав вернуться, как только смогут.

Удивительно, что многие из них и в самом деле потом пришли к Октавиану в Арреций, где у него был временный штаб, но попытка в Риме потерпела позорный провал. Октавиан не только не смог поднять против Антония лучших в Риме людей и получить благодарную поддержку сената, ему еще и пришлось уйти из города с отрядом, едва насчитывавшим тысячу солдат. По счастью, эта тысяча оказалась не просто фиговым листом, которым Октавиан смог прикрыть свой позор. В соединении с большей частью его поубавившегося войска отряд выглядел вполне внушительно, и по дороге на север через Этрурию он набрал еще ветеранов и просто добровольцев.

Октавиан понял, что следовало обойти стороной и Рим, и трусливый сенат, и переменчивую римскую толпу. Превыше всего в столице ценят не закон, а силу. Этого урока Октавиан никогда не забудет. Положение у него было рискованное. Он сделал важный шаг преждевременно, не набрав достаточных сил для решения основной задачи. Эти войска пригодились бы как козырь на тот случай, если Антоний