– Но, Рената, я безупречно отработала эти отрывки. Я никогда не пела Пуччини лучше, чем сегодня. Что ты… как ты можешь…
Она фыркнула:
– Если это лучшее, что ты можешь продемонстрировать, то немедленно прекрати петь вообще. Поверь – я говорю это для твоего же блага. Ты никогда не поднимешься выше хористки второго состава в захолустном театре. У тебя визгливый голос, к тому же поешь ты довольно невыразительно. – Каждое слово, пронзая стрелой мое сердце, оставляло на своем пути очередную разрушенную мечту.
Рената горделиво подняла голову и посмотрела на меня с гаденькой ехидной улыбочкой:
– У тебя нет шансов. Лучше откажись сразу.
Мадам наконец обрела дар речи, да еще какой!
– Ты… ты… тупица! Как ты можешь так говорить о моей дорогой Брианне? Ее пение было прекрасно. Она пела Пуччини с таким чувством, что могла бы и статую растрогать до слез. Ты, конечно, кое-чего добилась в жизни, Рената, но в душе так и осталась унылой, завистливой девочкой, которую я долго учила. – Она вскочила и бросилась обнимать меня: – Не обращай на нее внимания, дорогая. Я надеялась, что успех излечит ее от неуверенности в себе, но, похоже, ошиблась. Уходи, Рената, и молись, чтобы твоя злобная тирада не поколебала боевой дух моей новой любимой ученицы.
Рената прищурилась, окидывая гневным взглядом меня и мадам, и выскочила из комнаты, но в дверях обернулась:
– Отлично, я уйду, но знайте: если моя честная оценка способна разрушить малую толику уверенности, которая у нее, возможно, есть, значит, ей не место в первых рядах. В нашей профессии выживают лишь сильные; а если воробушек думал иначе, то мне очень жаль его.
Я наконец тоже обрела дар речи.
– Если вы считаете, что быть злобной… ведьмой… это единственный способ доказать свою силу, то мне очень жаль вас.
Рената раскрыла было рот для ответа, но ее лицо вдруг приняло странное, почти печальное выражение. Она лишь издала раздраженное сопение и удалилась, хлопнув дверью.
Я выдохнула, и меня охватила дрожь – замедленная реакция на произошедшее. Я только что оскорбила человека, который вполне может влиять на мою будущую карьеру в течение многих лет. Выступила против женщины, известной своей склонностью к интригам и сплетням.
«Я знала, каковы ставки, и не отступила. Хорошо бы не забыть об этом в следующий раз, когда придется обедать с Лайлом и Элинор». Пару минут я гордилась собой. Затем начала бояться, что Рената права.
34
Кирби
Possiamo vederci di nuovo? (Мы еще встретимся?)
Вот это выходные! Так, наверное, живут отшельники. Сижу в одиночестве, запершись в квартире: боюсь выглянуть в окно – а вдруг там курсирует Дэниел. Боюсь отвечать на звонки – а вдруг Бадди ухитрился раз добыть мой домашний номер.
Бадди-то я не боюсь, а вот Дэниела… Помимо прочего, он уже должен вернуться с выставки, если, конечно, не нашел себе другую жертву. Ой, то есть женщину.
Еще раз позвонила маме, и мы здорово поболтали; разговор был намного приятнее, чем в четверг, когда мы перебирали события прошлого. Позвонила также Энье и Лорен – спросить, как у них дела. Энье намного лучше, а Лорен изо всех сил занимается. Скорее бы полюбоваться на ее костюм.
За исключением этих звонков (и покупки по Интернету дюжины долларов с изображением Сакагавеа) на протяжении двух дней я будто приклеилась к монитору компьютера. Этого хватило, чтобы выдумать новое изречение: «Слава Богу, что наступил понедельник».
Кстати о мониторах: кажется, я стала хуже видеть. Надо сходить к врачу проверить глаза – может, потребуются новые очки.
«Пожалуй, нужно еще и поинтересоваться – все ли в порядке у меня с головой, раз я взялась писать романы».
Где-то в районе трех утра, обезумев от усталости, нажимаю кнопку «отправить» на адресованном отцу Джули электронном послании с вложенным файлом, где первые сто страниц моей книги. (Полагаю, он скажет, что роман – дерьмо, и тогда я смогу со спокойной душой удалить из своей операционной системы писательский вирус.) Затем падаю в постель почти на целых три часа – до звонка будильника.
В шесть утра моим первым действием оказывается проверка электронной почты – явный признак надвигающегося сумасшествия. Можно подумать, Том получил мое письмо в три ночи, прочел и к шести утра уже написал ответ. Скорее всего он спокойно спал все это время.
С тех пор я проверила свой личный почтовый ящик минимум шестьдесят девять раз. Ничего. А уже почти пол-одиннадцатого. Как издательский бизнес вообще не прогорает, если там все так медленно происходит?
Поскольку темой дня является сварливое настроение, не стоит забывать, что мы с Бэннингом поспорили несколько недель назад, а хорошим отзывом в мой адрес даже не пахнет. (По крайней мере таким, который можно засчитать.) Я решила успокоиться и притвориться, будто пари и вовсе не было. Вряд ли шеф планирует припереть меня к стене, ведь он уже пытался взять свои слова назад. Впрочем, я была бы не против, чтобы он прижал меня… в буквальном смысле этого слова… Вздыхаю. Если очень сильно сосредоточиться, я сумею выбросить ту сцену в конференц-зале из головы… на целых десять минут. Но что же все-таки у нас «будет»?
«Нельзя встречаться с шефом, нельзя встречаться с шефом…»
Стоп. Пора повзрослеть и признать очевидную истину: я никогда не буду хорошей, зато ума и твердости характера мне не занимать, а этого вполне достаточно.
