Ипполит старался объяснить себе свою странную выходку и не мог. Было неловко пред Варенькой. Она шла рядом с ним, молча, наклонив голову, не смотрела на него, и ему казалось, что она думает о нём нехорошо. Напряжённо-весело он заметил:
– Знали бы ваши женихи, как вы проводите время.
Девушка посмотрела на него так, точно он призвал её откуда-то издалека, но тотчас её лицо стало простым, детски милым.
– Да! Но они узнают, о! узнают! И… может быть, такое подумают обо мне…
– Вы боитесь этого?
– Я? – равнодушно спросила она.
– Простите меня за вопрос.
– Вы ведь не знаете меня… не знаете, как они противны мне! Иногда мне хочется свалить их себе под ноги и ходить по их лицам… наступая им на губы, чтобы они не могли ничего говорить. У! они подлые!
Злоба и бессердечие сверкали в её глазах так ярко, что ему стало неприятно смотреть на неё, и он отвернулся, говоря ей:
– Как грустно, что вам приходится жить среди ненавистных вам людей… Неужели между ними нет ни одного, который… казался бы вам порядочным…
– Нет! Знаете, – ужасно мало на свете интересных людей… Все такие пришибленные, неодушевлённые, противные…
Он улыбнулся над её жалобой и сказал с оттенком иронии, самому ему непонятной:
– Так говорить вам рано ещё. А вот подождите немножко – и встретите человека, который удовлетворит вас… Он будет всячески интересен для вас…
– Это кто? – быстро спросила она и даже остановилась.
– Ваш будущий муж.
– Но – кто он?
– Как же я могу это знать! – пожал плечами Полканов, недовольно отметив живость её вопросов.
– А – говорите! – вздохнула девушка.
Они шли кустарником; дорога лежала среди него, как потерянная лента, вся в капризных изгибах. Теперь пред ними встал густой лес.
– Вам хочется выйти замуж? – спросил Ипполит Сергеевич.
– Да… не знаю! Не думается об этом, – просто ответила она. Взгляд её красивых глаз, устремлённый вдаль, был сосредоточен, точно она вспомнила что-то далёкое и дорогое ей.
– Вам нужно пожить зиму в городе – там ваша красота обратит на вас всеобщее внимание, и вы скоро найдёте то, что хотите… Потому что многие и сильно пожелают назвать вас своей женой, – задумчиво, негромко и медленно говорил он.
– Нужно, чтоб я позволила это!
– Как вы можете запретить желать?
– Ах, да! Конечно… пусть желают!
Они прошли несколько шагов в молчании.
Она, задумчиво рассматривая даль, всё вспоминала что-то, он же зачем-то считал пятна грязи на её платье. Их было семь: три большие, похожие на звёзды, два – как запятые, и одно – точно мазок кистью. Своим чёрным цветом и формой расположения на материи они что-то значили для него.
– Вы влюблялись? – раздался её голос, серьёзный и пытливый.
– Я? – вздрогнул Ипполит. – Да… давно уже, когда был юношей…
– Я тоже давно… – сообщила она.
– А… кто он? – спросил Полканов, не чувствуя неловкости вопроса, и, сорвав попавшуюся под руку ветку, далеко отбросил её от себя.
– Он-то? Он – конокрад… Три года прошло с той поры, как я видела его. Семнадцать лет тогда было мне… Его однажды поймали, избили и привезли к нам на двор. Он лежал в телеге, скрученный верёвками, и молчал, глядя на меня… я стояла на крыльце. Помню, утро было такое ясное – это было рано утром, и все у нас ещё спали…
Она замолчала, вспоминая.
– Под телегой была лужа крови – жирная такая лужа – и в неё падали тяжёлые капельки из него… Его звали – Сашка Ремезов. Мужики пришли на двор и, глядя на него, ворчали, как собаки. У всех глаза были злые, а он смотрел на них спокойно… Я чувствовала, что он – избитый и связанный – считает себя лучше всех. Он так уж смотрел… глаза у него были большие, карие. Мне было жалко его и страшно. Я пошла в дом, налила ему стакан водки… вышла и подаю ему. А у него руки связаны, и он не может выпить… он сказал мне, подняв немного свою голову, всю в крови: «Дайте, барышня, ко рту», Я поднесла ему, – он выпил так медленно, медленно и сказал: «Спасибо вам, барышня! Дай боже вам счастья!» Тогда я вдруг как-то шепнула ему: «Убегите!» А он громко ответил: «Если жив буду – непременно убегу! Уж поверьте!» – и мне ужасно понравилось, что он сказал это так громко, что все слышали на дворе. Потом он говорит: «Барышня! Велите вымыть мне лицо!» Я сказала Дуне, и она обмыла… лицо осталось синее, опухшее от побоев… да! Скоро его увезли, и, когда телега съезжала со двора, я смотрела на него, а он мне кланялся и улыбался глазами… хотя он очень сильно был избит… Сколько я плакала о нём! Как я молилась богу за то, чтоб он убежал…
– Вы что же… – иронически перебил её Ипполит, – может быть, ждёте, что он убежит и явится к вам и… тогда выйдете за него замуж?
Она не услышала или не поняла иронии, ибо просто ответила:
– Ну, зачем он сюда явится?
– А если бы явился – вы вышли бы?
– За мужика?.. Нет, я думаю!
Полканов рассердился.
– Испортили вы себе голову вашими романами, вот что я вам скажу, Варвара Васильевна, – строго заговорил он.
При звуке его сухого голоса она, с удивлением, взглянула в лицо ему и стала молча, внимательно слушать его суровые, почти карающие слова. Он доказывал ей, как развращает ум эта, излюбленная ею, литература, искажающая действительность, чуждая облагораживающих идей, равнодушная к печальной правде жизни, к желаниям и мукам людей. Голос его резко звучал в тишине леса, и часто в придорожных ветвях раздавался тревожный шорох – кто-то прятался там. Из листвы на дорогу смотрел пахучий сумрак, порой по лесу проносился протяжный звук, похожий на подавленный вздох, и листва трепетала слабо, как во сне.
– Нужно читать только те книги, которые учат понимать смысл жизни, желания людей и мотивы их поступков. Нужно знать, как плохо живут люди и как хорошо они могли бы жить, если б были более умны и более уважали права друг друга. А те книги, которые вы читаете, лгут, и лгут грубо. Вот они внушили вам дикое представление о героизме… И что же? Теперь вы будете искать в жизни таких людей, каковы они в этих книжках…
– Нет, конечно, не буду! – серьёзно сказала девушка. – Я знаю – таких нет. Но тем-то книжки и хороши, что они изображают то, чего нет. Обыкновенное – везде, вся жизнь обыкновенная. Уж очень много говорят о страданиях… Это, наверное, неправда, а если это неправда – нехорошо говорить много о том, чего на самом деле меньше! Вот вы говорите, что в книгах нужно искать… примерных чувств и мыслей… и что все люди заблуждаются и не понимают себя… Так ведь книги пишут люди же! И почём я знаю, во что нужно верить и которое лучше? А в тех книжках, на которые вы нападаете, очень много благородного…
– Вы не поняли меня, – с раздражением воскликнул он.
– Да? Вы на меня сердитесь за это? – виноватым голосом спросила она.
– Нет! Конечно, я не сержусь…
– Вы сердитесь, я знаю, знаю! Я ведь и сама сержусь всегда, когда не соглашаются со мной! Но зачем вам нужно, чтоб я согласилась с вами? И мне тоже… Зачем вообще все люди всегда спорят и хотят, чтоб с ними согласились? Ведь тогда и говорить нельзя будет ни о чём.
Она засмеялась и сквозь смех закончила:
