Полковник дремал, покачивая головой, всхрапывая, дамы сидели все три рядом на диване и говорили о каких-то пустяках. Шум дождя за окнами стал тише, но этот негромкий, настойчивый звук явно свидетельствовал о его твёрдом решении обливать землю бесконечно долго.
В окна смотрела тьма, в комнате было душно, запах керосина трёх зажжённых ламп, смешиваясь с запахом полковника, увеличивал духоту и нервное настроение Ипполита. Он смотрел на Вареньку и размышлял:
«Не подходит ко мне… Уж не сообщила ли ей Елизавета… что-нибудь глупое… сделав вывод из своих наблюдений за мной?»
В столовой тяжело возилась дородная Фёкла. Её большие глаза то и дело заглядывали в гостиную на Ипполита, молча курившего папиросу.
– Барышня! Готово для ужина, – со вздохом заявила она, вставив свою фигуру в двери гостиной.
– Идёмте есть… Ипполит Сергеевич, пожалуйста. Тётя, не надо тревожить папу, пусть останется тут и дремлет, – там он снова будет пить.
– Это благоразумно, – заметила Елизавета Сергеевна.
А тётя Лучицкая изрекла вполголоса и пожимая плечами:
– Теперь уже поздно всё это! Будет пить – скорее умрёт, зато больше получит удовольствия, не будет пить – проживёт годом больше, но – хуже.
– И это тоже благоразумно, – смеясь, сказала Елизавета Сергеевна.
За столом Ипполит сидел рядом с Варенькой и подмечал за собой, что близость девушки снова возбуждает в нём смятение. Ему хотелось подвинуться к ней так близко, чтобы можно было прикоснуться её. И, по обыкновению, следя за собой, он подумал, что в его влечении к ней есть много упрямства плоти, но нет силы духа…
«Вялое сердце!» – с горечью воскликнул он про себя. И вслед за тем почти с гордостью отметил, что вот он не боится сказать правду о самом себе и умеет понять каждое колебание своего «я».
Занятый собой, он молчал.
Варенька сначала обращалась к нему часто, но, получая ответы сухие, односложные, утратила желание беседовать с ним. Лишь после ужина, когда они случайно остались один на один, она просто спросила у него:
– Вы почему такой унылый? Вам скучно, или вы недовольны мной?
Он ответил, что не чувствует ни уныния, ни, тем более, недовольства ею.
– Так что же с вами? – допрашивала она.
– Кажется, ничего особенного… впрочем… иногда излишек внимания к человеку утомляет его.
– Излишек внимания? – заботливо переспросила Варенька. – Чьего же, – папина? Тётя ведь не говорила с вами.
Он чувствовал, что краснеет пред этим неуязвимым простодушием или безнадёжной глупостью. А она, не дожидая его ответа, с улыбкой предложила ему:
– Не будьте таким, а? Пожалуйста! Я ужасно не люблю хмурых людей… Знаете что? Давайте играть в карты… вы умеете?
– Я плохо играю… и, признаюсь, не люблю этот вид бесполезной траты времени… – заявил Ипполит, чувствуя, что примиряется с ней.
– И я тоже не люблю, но – что же делать? Вы видите, какая у нас скука! – огорчённо заявила девушка. – Я знаю, что вы стали такой оттого, что скучно.
Он начал уверять её в противном и чем более говорил, тем горячее у него становились слова, пока, наконец, он незаметно для себя не закончил:
– Если вы захотите, с вами и в пустыне не будет скучно…
– Что же я должна сделать для этого? – подхватила она, и он видел, что её желание развеселить его вполне искренно.
– Ничего не должны вы делать, – ответил он, глубоко пряча в себе то, что хотел бы ответить.
– Нет, право, – вы приехали сюда отдыхать, у вас много трудной работы, вам нужны силы, и перед вашим приездом мне Лиза говорила: «Вот мы с тобой поможем учёному отдохнуть и развлечься…» А мы… что я могу сделать? Право… Я… если б от этого скука ушла… расцеловала бы вас!
У него помутилось в глазах, и вся кровь так бурно хлынула ему к сердцу, что он даже пошатнулся.
– Попробуйте… поцелуйте… – глухо сказал он, стоя перед ней, но не видя её.
– Ого! Ишь вы какой! – засмеялась Варенька, исчезая.
Он шагнул вперёд и остановился, схватившись за косяк двери, всё в нём рвалось за ней.
Через несколько секунд он увидал полковника: старик спал, склонив голову на плечо, и сладко всхрапывал. Потом ему нужно было убедить себя в том, что монотонное и жалобное стенание раздаётся не в его груди, а за окнами и что это плачет дождь, а не его обиженное сердце. Тогда в нём вспыхнула злоба.
«Ты играешь, – ты так играешь?» – твердил он про себя, стиснув зубы, и грозил ей какой-то унизительной карой. В груди у него было жарко, а ноги и голову точно острые льдинки кололи.
Весело смеясь над чем-то, вошли дамы, при виде их Ипполит внутренне подтянулся. Тётя Лучицкая смеялась так глухо, что, казалось, у неё в груди лопаются какие-то пузыри. Лицо Вареньки было оживлено плутоватой улыбкой, а смех Елизаветы Сергеевны был снисходительно сдержанным.
«Быть может, это они надо мной!» – подумал Ипполит Сергеевич.
Предложенная Варенькой игра в карты не состоялась, и это дало возможность Ипполиту уйти в свою комнату, извинившись недомоганием. Уходя из гостиной, он чувствовал на своей спине три взгляда и знал, что все они выражают недоумение.
Теперь в груди у него было что-то неустранимое и тяжёлое; ему одновременно хотелось и не хотелось определить это странное, почти болезненное ощущение.
«Да будут прокляты безымянные чувства!» – восклицал он про себя.
А капли воды, падая откуда-то на пол, монотонно отчеканивали:
– Так… так…
Просидев с час в состоянии борьбы с самим собой, о решил лечь и заснуть с тем, чтоб завтра уехать свободным от всего, что ломало и унижало его. Но, лёжа на постели, он невольно представлял себе Вареньку такой, как видел её на крыльце, с руками, поднятыми как бы для объятий, с грудью, трепещущей при блеске молнии. И снова думал о том, что если б он был смелее с ней… и обрывал себя, доканчивая эту мысль так: -то навязал бы себе на шею бесспорно очень красивую, но страшно неудобную, тяжёлую, глупую любовницу, с характером дикой кошки и с грубейшей чувственностью,- это уж наверное!..
Но вдруг среди этих дум, озарённый одной догадкой или предчувствием, он вздрогнул всем телом, быстро вскочил на ноги и, подбежав к двери своей комнаты, отпер её. Потом, улыбаясь, снова лёг в постель и стал смотреть на дверь, думая про себя с надеждой и восторгом: «Это бывает… бывает…»
Он читал где-то, как однажды это было: она вошла среди ночи и отдалась, ни о чём не спрашивая, ничего не требуя, просто для того, чтобы пережить момент. Варенька, – ведь в ней есть что-то общее с героиней рассказа, – она может поступить так. В её милом возгласе: «Ишь вы какой!» – может быть, в нём звучало обещание, не расслышанное им? И вот – вдруг она придёт, в белом, вся трепещущая от стыда и желания!
Он несколько раз вставал с постели, прислушиваясь к тишине в доме, к шуму дождя за окнами и охлаждая своё горячее тело. Но не раздавалось в тишине желанного звука осторожных шагов.
«Как она войдёт? – думал он и представлял её себе на пороге двери с лицом решительным и гордым. – Конечно, она гордо отдаст ему свою красоту! Это подарок царицы. А может быть, она остановится пред ним с опущенной головой, смущённая, стыдливая, со слезами на глазах. Или, вдруг, явится со смехом, с тихим смехом над его муками, которые она знает, замечала, но не показывала ему, что замечает, чтобы помучить его, потешить себя».
В этом состоянии, близком к бреду безумия, рнсуя в воображении сладострастные картины, Ипполит Сергеевич не замечал, что дождь прекратился и в окна его комнаты с ясного неба смотрели звёзды. Он всё ждал звука шагов женщины, несущей ему наслаждение. Порой, на краткий миг, надежда обнять девушку гасла в нём; тогда он слышал в учащённом биении своего сердца упрёк себе и сознавал, что состояние, переживаемое им, позорно для него, болезненно и гадко.
