слушать и решительно опровергать её доводы. Ему было бы так легко срезать уродливый нарост с её мозга логикой своего ума, если и не мешало это странное, обессиливающее ощущение, не имеющее имени. Что это? Оно похоже на нежелание вводить в душевный мир этой девушки понятия, чуждые ей… Но такое уклонение от своей обязанности было бы постыдно для человека, стойкого в своих принципах. А он считал себя таким и был глубоко уверен в силе ума, в главенстве его над чувством.
– Сегодня вторник? – говорила она. – Ну, конечно. Значит, через три дня приедет чёрненький господинчик…
– Кто и куда приедет, сказали вы?
– Чёрненький господинчик, Бенковский, приедет к вам в субботу.
– Зачем же?
Она рассмеялась, пытливо глядя на него.
– Разве вы не знаете? Он – чиновник…
– А! Да, сестра говорила мне…
– Говорила? – оживилась Варенька. – Ну и что же… скажите, скоро они обвенчаются?
– Почему же они должны обвенчаться? – растерянно спросил Ипполит Сергеевич.
– Почему? – изумилась Варенька, сильно краснея. – Да я не знаю. Так принято! Но, господи! Разве же вы этого не знали?
– Ничего я не знаю! – решительно произнёс Ипполит Сергеевич.
– А я вам сказала! – с отчаянием воскликнула она. – Как это хорошо! Пожалуйста, миленький Ипполит Сергеевич, пусть вы и теперь не знаете этого… будто бы я не говорила ничего!
– Очень хорошо! Но, позвольте, ведь я и в самом деле ничего не знаю. Я понял одно – сестра выходит за господина Бенковского… да?
– Ну да! Если она сама вам этого не говорила, то, может быть, этого и не будет. Вы не скажете ей про это?
– Не скажу, конечно! – пообещал он. – Я ехал сюда на похороны, а попал, кажется, на свадьбу? Это приятно!
– Пожалуйста, ни слова о свадьбе! – умоляла она его. – Вы ничего не знаете.
– Совершенно верно! Но что такое господин Бенковский? Можно спросить?
– О нём можно! Он – чёрненький, сладенький и тихонький. У него есть глазки, усики, губки, ручки и скрипочка. Он любит нежные песенки и вареньице. Мне всегда хочется потрепать его по мордочке.
– Однако вы его не любите! – воскликнул Ипполит Сергеевич, ощущая жалость к господину Бенковскому при такой характеристике его наружности.
– И он меня не любит! Я терпеть не могу мужчин маленьких, сладких, скромных. Мужчина должен быть высок, силён; он говорит громко, глаза у него большие, огненные, а чувства – не знающие никаких препятствий. Пожелал и сделал – вот мужчина!
– Кажется, таких больше нет, – сухо усмехаясь, сказал Ипполит Сергеевич, чувствуя, что её идеал мужчины раздражает его.
– Должны быть! – уверенно воскликнула она.
– Да ведь вы же, Варвара Васильевна, какого-то зверя изобразили! Что привлекательного в таком чудище?
– И совсем не зверя, а сильного мужчину! Сила – вот и привлекательное. Теперешние мужчины родятся с ревматизмом, с кашлем, с разными болезнями – это хорошо? Интересно мне, например, иметь мужем какого-нибудь сударя с прыщами на лице, как земский начальник Кокович? Или красивенького господинчика, как Бенковский? Или сутулую и худую дылду, как судебный пристав Мухин? Или Гришу Чернонебова, купеческого сына, большого, жирного, с одышкой, лысиной и красным носом? Какие дети могут быть от таких дрянных мужей? Ведь об этом надо думать… как же? Ведь дети – это… очень важно! А они – не думают… Они ничего не любят. Никуда они не годятся, и я… я била бы мужа, если бы вышла замуж за которого-нибудь из этих!
Ипполит Сергеевич остановил её, доказывая, что её суждение о мужчине вообще неправильно, потому что она слишком мало видела людей. И названные ею люди не должны быть рассматриваемы только с внешней стороны – это несправедливо. У человека может быть скверный нос, но хорошая душа, прыщи на лице, но светлый ум. Ему скучно и трудно было говорить эти истины; до встречи с ней он так редко вспоминал о их существовании, что теперь все они и самому ему казались затхлыми и изношенными. Он чувствовал, что всё это не идёт к ней и не будет воспринято ею…
– Вот и река! – воскликнула она с радостью, перебивая его речь.
А Ипполит Сергеевич подумал:
«Она радуется тому, что я замолчал».
Снова они поплыли по реке, сидя друг против друга. Варенька завладела вёслами и гребла торопливо, сильно; вода под лодкой недовольно журчала, маленькие волны бежали к берегам. Ипполит Сергеевич смотрел, как навстречу лодке двигаются берега, и чувствовал себя утомлённым всем, что он говорил и слышал за время этой прогулки.
– Смотрите, как быстро идёт лодка! – сказала ему Варенька.
– Да, – кратко ответил он, не обращая на неё глаз. Всё равно – и не видя её, он представлял себе, как соблазнительно изгибается её корпус и колышется грудь.
Показался парк… Скоро они шли по его аллее, а навстречу им, улыбаясь, двигалась стройная фигура Елизаветы Сергеевны. Она держала и руках какие-то бумаги и говорила:
– Однако вы загулялись!
– Долго? Зато у меня такой аппетит, что я – у! съем вас!
И Варенька, обняв талию Елизаветы Сергеевны, легко завертела её вокруг себя, смеясь над её криками.
Обед был невкусный и скучный, потому что Варенька была увлечена процессом насыщения и молчала, а Елизавета Сергеевна сердила брата, то и дело ловившего на своем лице её пытливые взгляды. Вскоре после обеда Варенька уехала домой, а Полканов ушёл в свою комнату, лёг там на диван и задумался, подводя итог впечатлениям дня. Он вспоминал мельчайшие подробности прогулки и чувствовал, как из них образуется мутный осадок, разъедавший привычное ему устойчивое равновесие чувства и ума. Он даже и физически ощущал новизну своего настроения в форме странной тяжести, сжимавшей ему сердце, – точно кровь его сгустилась за это время и обращалась медленнее, чем всегда.
Бесспорно, эта девушка ошеломляюще красива, но увидать её и сразу же войти в тёмный круг каких-то смутных ощущений – это уже слишком много для неё и постыдно для него, это распущенность, недостаток выдержки. Она сильно волнует чувственность, – да, но с этим нужно бороться.
«Нужно ли?» – вдруг вспыхнул в его голове краткий, уколовший его вопрос.
Он поморщился, относясь к этому вопросу так, как будто он был грубо поставлен кем-то извне его.
Во всяком случае, то, что творится в нём, не есть начало увлечения женщиной, это протест ума, оскорблённого столкновением, из которого он не вышел победителем, хотя его противник детски слаб. Нужно говорить с этой девушкой образами. Его обязанность – уничтожить её дикие понятия, разрушить все эти грубые и глупые фантазии, впитанные её мозгом. Нужно обнажить её ум от заблуждений, очистить, опустошить её душу, тогда она будет способна и вместить в себя истину.
«Могу ли я сделать это?» – снова вспыхнул в нём посторонний вопрос. И снова он обошёл его… Какова она будет, когда воспримет в себя нечто противоположное тому, что в ней есть? И ему казалось, что, когда её душа, освобождённая им из плена заблуждения, проникнется стройным учением, чуждым всего неясного и омрачающего, – девушка будет вдвойне прекрасна.
Когда его позвали пить чай, он уже твёрдо решил перестроить её мир, вменяя это решение в прямую обязанность себе. Теперь он встретит её холодно и спокойно и придаст своему отношению к ней характер строгой критики всего, что она скажет, всего, что сделает.
– Ну что, как тебе нравится Варенька? – спросила сестра, когда он вышел на террасу.
– Очень милая девушка, – сказал он, подняв брови.
– Да? Вот как… Я думала, что тебя поразит её неразвитость.
– Пожалуй, я немного удивлён этой стороной в ней, – согласился он. – Но, откровенно говоря, она во многом лучше девушек развитых и рисующихся этим.
