извинительной. Даже со стороны своих буржуазных поклонников «Философ из Сан-Суси»[21] встречал довольно резкое порицание за то, что после Семилетней войны он прогнал из войска всех офицеров, вступивших туда под давлением нужды во время войны, и, так как собственное дворянство не могло удовлетворить потребностей в офицерах, заменил их места авантюристами дворянского происхождения из-за границы. Лишь мимоходом можно заметить, что эти офицеры в массе своей далеко не были лучшими. Если юнкерские офицеры предпочли бы бросить свою шпагу к ногам короля, нежели по его приказу разграбить саксонский охотничий замок, то офицер из бюргеров не только охотно выполнил бы это приказание, но и наполнил бы при этом и свои собственные карманы, причем доля короля в награбленном была бы по крайней мере пожертвована на лазареты; это укрепляло короля в его убеждении, что лишь дворяне имеют чувство чести. Между прочим, об этом можно совсем не говорить. При закостеневшем сословном делении фридриховского государства буржуазному сословию нельзя было дать возможности занимать офицерские должности, не перевернув до основания всего государства. Хотя это и смогла сделать битва под Йеной, но король Фридрих не мог этого сделать, если бы даже и хотел.
Проклятием либеральной истории является то, что она всегда попадает впросак, если вздумает ругнуть какого-нибудь короля. Личное расположение короля к дворянству было лишь рефлексом старопрусского государственного разума, последствием которого явилось наводнение прусского офицерского корпуса иностранным дворянством; по поводу вербования его можно было сказать то же самое, что сказал Маккиавелли о вербовке чужеземных рекрутов: получались лишь подонки и отбросы. Это было полным возвратом к временам ландскнехтов Тридцатилетней войны. В год Йенской битвы среди штаб-офицеров прусского войска находилось 19 французов, 3 итальянца, 1 грек, 20 поляков, 3 австрийца, 6 голландцев, 23 курляндца и русских, 15 шведов, 5 датчан, 13 швейцарцев и из непрусской Германии — 4 баварца, 8 вюртембержцев, 39 мекленбуржцев, 10 антальцев, 12 брауншвейгцев, 108 саксонцев и тюрингенцев, 8 ганноверцев, 18 тессенцев и около 50 человек из других мелких немецких государств. Еще более многочисленное и разнообразное смешение почти всех европейских наций (также англичан, шотландцев и португальцев) наблюдалось среди высшего офицерства. Офицеров с французским именем и фамилией значилось в офицерском списке свыше 1000. Более пестрого смешения национальностей не было даже среди полковников и капитанов валленштейновской армии.
Что касается нижних чинов, то прусская наемная армия являлась классическим образцом лишь постольку, поскольку в ней была развита до крайности изнурительная дисциплина. В то время как во французском войске было запрещено употребление хотя бы палки, в прусском войске палка работала с утра до вечера. Приблизительно половина войска состояла из крепостных крестьянских парней, по отношению к которым могла бы применяться более мягкая дисциплина, но и с ними обращались очень жестоко; правда, они были приучены к палкам еще на господском дворе и находились под знаменами лишь один месяц в году. В очень незначительной части постоянное войско могло состоять из обманутых юношей, попавших в руки вербовщиков, но в несравненно большей своей части оно состояло все же из бродяг, дезертировавших ради денег из одного войска в другое; «это были, — говорит Шарнгорст, — бродяги, пьяницы, воры, негодяи и вообще преступники со всей Германии». Такую публику можно было удерживать в рамках дисциплины лишь самыми ужасными принудительными мерами.
Все же главное свое основание эта система находила не только в жесткой необходимости, но в принципе, как это признавал и сам король. Он не верил в существование каких-либо моральных побуждений в простом солдате; ему было совершенно безразлично, что думали и чувствовали те, кто плечо к плечу, вымуштрованные офицерами, должны были идти навстречу вражеским пулям. Из времен Тридцатилетней войны он, несомненно, сохранил известную склонность к кондотьерству так же, как перенял от Густава- Адольфа манеру последнего, применявшуюся тем в очень больших размерах, манеру зачислять военнопленных в свои войска. «Король не видел ничего дурного в том, чтобы, по примеру Мансфельда и Валленштейна, заключать соглашение с полковниками, которые обязывались навербовать за границей к нему на службу целые полки. Он охотно взял к себе на службу в 1744 г. часть войск, только что защищавших от него Прагу; он принудил саксонские полки, капитулировавшие в 1756 г. под Пирной, вступить в ряды его войск; в следующем году он навербовал свои полки из пленных австрийцев. Много тысяч набрал он в Моравии и Богемии, Саксонии и Мекленбурге, Ангальте и Эрфурте» (М. Леман). Подобные методы применялись и раньше в наемных войсках, но нигде не проводились они так систематически, как в войске Фридриха.
Что из этого получилось, охарактеризовал коротко и метко Шарнгорст: «Ни одного солдата не истязали так ужасно, как прусского, и ни один не был так плох, как прусский».
X
Время расцвета постоянного наемного войска было также расцветом и стратегии на истощение. Это с такой же необходимостью вытекало из военной организации войска, как сама военная организация возникла из экономической структуры общества.
В военной литературе стратегия на уничтожение считается высшим родом военного искусства и даже его классической формой, рядом с которой стратегия на истощение представляется лишь несовершенным, вспомогательным средством. Стратегия на уничтожение является, таким образом, проявлением якобы более высокого исторического развития. Но неправильность этого положения обнаруживается уже из самого поверхностного взгляда на античную военную историю. Древние афиняне вели Персидскую войну по законам стратегии на уничтожение, а Пелопоннесскую войну по законам стратегии на истощение, однако никому не придет в голову утверждать, что в дни Мильтиада и Фемистокла Афины стояли на более высокой ступени исторического развития, чем в дни Перикла. Новая военная история также началась со стратегии на уничтожение полуварварских швейцарцев, в то время как современная мировая война со дня на день проявляет все больше и больше признаков стратегии на истощение.
Если отвлечься от всех исторических условностей и установить коренное различие между этими формами войны, то можно сказать, что стратегия на уничтожение является не более высокой, но более простой формой ведения войны. Наполеон, ее величайший маэстро, сказал однажды: «Я знаю в войне лишь три вещи: ежедневно проходить по десять миль, сражаться и отдыхать». Уничтожение вражеского войска в бою — единственная цель стратегии на уничтожение. Стратегия на истощение, наоборот, склонна рассматривать сражение как прием плохих генералов. Во всяком случае наряду с ней она признает и даже предпочитает изнурять врага, отрезая его от его базы, заставляя его разбить себе голову об укрепленные позиции, захватывая его отдельные крепости и провинции как залог для заключения мира и обходя его стратегическими маневрами и т. п.
Таким методом и велись войны во времена постоянного наемного войска; многие из них, и даже такие, которые оканчивались серьезными завоеваниями, проходили без единой битвы: например, так называемая Деволюционная война (1667 г.), в результате которой Франция приобрела большую часть Фландрии; война за польский престол (1734 г.), по которой была приобретена Лотарингия. Война за баварское наследство (1778 г.) также не видела ни одной битвы; разорив Богемию, король Фридрих принудил императора Иосифа отказаться от завоевания Баварии. Исключением является первый год Семилетней войны, за время которого произошло четыре сражения (Прага, Коллин, Росбах, Лютен), но с каждым следующим годом войны количество битв уменьшалось, и за два последних года прусский король едва дал одно сражение, как позднее в Войне за баварское наследство.
Эта боязнь битв, характерная для времен постоянного наемного войска, происходила не из каких- либо духовных или нравственных побуждений, но сама собой возникала из сущности наемного войска; после того как мушкет победил пику, или, вернее, между обоими этими видами оружия был найден компромисс в штыке, это войско в сражении представляло собой подвижную машину для стрельбы. Тремя шеренгами, плечо к плечу, нога в ногу, имея по бокам взводных, а позади замыкающих офицеров, которые могли заколоть или застрелить каждого уклоняющегося, двигались эти солдаты, давая по команде залп и бросаясь прямо на вражеский огонь, пока снова не раздастся команда. Если враг не отступал под огнем, то надо было выбивать его штыками; «пусть же сам король отвечает, — любил говорить Фридрих своим „молодцам“, — в случае если штыки не будут больше колоть».
