- Государь, мать моя… то есть мой дядя… Да, государь, храбрый солдат в армии вашего величества… - пробовал объясниться сиплым голосом Трихтер.
- Да успокойтесь же! - говорил император. - Где же ваше прошение? А, вот оно!
И он подал его Трихтеру.
- Возьмите, если уж не можете сказать, в чем дело, читайте.
Трихтер, взял прошение, распечатал его и развернул бумагу дрожащими руками.
Но он не успел даже взглянуть на нее, как покачнулся и побледнел.
- Что это такое с ним? - спросил император. Трихтер упал бездыханным трупом. Адьютанты бросились было к нему.
- Не подходите, господа! - крикнул император, встав с места. - Здесь что-то кроется странное.
- Не пойти ли за доктором? - спросил один из адъютантов.
- Не надо, - сказал император, не спуская глаз с лежавшего Трихтера. - Ступайте, попросите сюда барона Гермелинфельда, только смотрите, не разглашайте там, чтоб никто и пикнуть не смел. Пусть барон придет один.
Минуту спустя вошел борон.
- Господин барон, - обратился к нему император. - Вот человек, который моментально умер, развернув бумагу, вон ту, что валяется на полу около него. Не дотрагивайтесь до нее. Я повторяю вам, он умер, развертывая бумагу.
Барон подошел к Трихтеру.
- Человек этот умер, - сказал барон.
Потом он подошел к камину, взял оттуда щипцы и, зажав ими бумагу, подержал ее в дыму, стараясь, чтобы ее не коснулось пламя, а сам стал внимательно наблюдать за оттенком дыма.
Потом, минуту спустя, медленно и осторожно стал рассматривать бумагу, пощупал ее, понюхал.
Все заметили, что он сразу побледнел.
Он узнал яд, известный в средние века, состав которого никто не знал, кроме двух лиц: его и Самуила.
- Вы бледнеете!… - заметил ему император.
- Это ничего, - ответил барон. - Это, вероятно, уже последние испарения яда.
- А вы узнали, какой это яд? - спросил Наполеон. - Нельзя ли по нему отыскать следы убийцы?
С минуту барон Гермелинфельд колебался в раздумий. Теперь жизнь Самуила Гельба была в его руках. После минутного молчания он ответил:
- Государь! Я не могу еще дать окончательного ответа вашему величеству. Но возможно, что я открою какие-нибудь указания.
- Хорошо, - сказал император. - Я вполне доверяю вашей учености и вашей честности, господин Гермелинфельд. Но прежде всего, дело вот в чем: нас здесь пятеро. Клянитесь честью, барон, а вы своей жизнью, - прибавил он, обращаясь к адьютантам и секретарю, - что вы ни слова не скажете никому о том, что здесь случилось. Можно еще допустить, чтобы узнали о покушении какого-нибудь Фридриха Стапса тогда, когда бы я уезжал, а не тогда, когда я только что приехал.
Глава семидесятая Самуил бледнеет
Во время всех этих событий, происходивших в Ашафенберге, Самуил излагал семерым в подземелье замка планы и средства своего покушения.
- Теперь одиннадцатый час в начале, - сказал Самуил. - В эту минуту, господа, Наполеон уже умер, империя разрушена, Германия свободна.
- Вы молчите? - продолжал Самуил. - Вы, как будто, в нерешительности? Или вы не одобряете моего поступка?
- Фридрих Стапс и тот колебался, - сказал один из семерых.
- Жалкое сомнение! - возразил Самуил, пожимая плечами. - Да где же это видано, чтобы генерал сам стрелял на войне? К тому же мне сдается, что и хваленое провидение ваше действует ничуть не лучше меня, и что оно со всеми нами обращается так же, как я с Трихтером. Он употребляет нас для выполнения своих предначертаний и ни чуточки не задумывается прихлопнуть нас, когда наша смерть необходима ему по высшим соображениям. Я сделал то же самое. Я пожертвовал моим другом Трихтером. Из пропойцы я преобразил его в мученика. Не думаю, чтобы он от этого что-либо потерял. Прочь же все эти детские страхи! Довольны ли вы мною, наконец?
- Весь твой поступок целиком ложится на твою совесть. Но, если ты в самом деле освободил Германию, то, увидев результат, родина и Тугендбунд вознаградят тебя по заслугам. Когда же мы получим известие?
- Теперь разъезжающий по Неккару должен уже быть на дороге сюда. Подождем.
Они с тревогой продолжали ожидать… В час раздался звук колокольчика.
- Это он, - сказал Самуил. И он пошел открывать дверь.
- Реймер вошел медленной и размеренной походкой. Лицо его было серьезно.
- Ну что? - спросили все в один голос.
- Вот что я видел, - сказал Реймер. - Я пунктуально выполнил ваши приказания, переданные мне Самуилом Гельбом. Я не расставался с Трихтером до того самого момента, когда он подал Наполеону прошение. Император велел Трихтеру последовать за собой во дворец принца-примаса.
- Чудесно! - воскликнул Самуил.
- Подождите, - остановил его Реймер. - Так как я что-то не заметил, чтобы Трихтер вышел, то я стал бродить около дворца, отыскивая возможность проникнуть внутрь, как вдруг увидел, что с черного хода двое людей вынесли покрытые носилки и направились с ними в сторону больницы. Я последовал за этими людьми. В то время, как ветер поднял край покрова, из-под него мелькнула рука. На этой руке я узнал перчатку Трихтера. Я обратился с расспросами к сторожу больницы. Он мне сказал, что он сейчас занес в список умерших какого-то неизвестного человека, которого приказано предать земле в тот же вечер.
- Трихтер умер! - перебил Самуил, бледнея. Прибывший продолжал:
- Я снова вернулся ко дворцу. В ту минуту, когда я приближался к нему, я увидел, что император и императрица сели в коляску и поехали по направлению к Вюрцбургу, сопровождаемые торжественными криками несметной толпы.
Затем последовало глубокое молчание. Не оставалось ни малейшего сомнения в полной неудаче попытки Самуила.
- Хорошо, - заметил председатель Реймеру. - Теперь ты можешь удалиться.
Тот поклонился и вышел.
- Самуил Гельб, - сказал глава. - Видно, бог сильнее тебя. Ты только умертвил своего друга. Наш совет тебе - постарайся как можно скорее уехать отсюда подальше.
И обратившись к своим товарищам в масках, он прибавил:
- И сами мы, господа, хорошо сделаем, если разъедемся в разные стороны.
Затем семеро ушли, оставив Самуила, который стоял онемевший и как бы пораженный громом.
Глава семьдесят первая Самоубийство и новорожденный
Полчаса спустя Самуил ехал легкой рысцой по дороге в Гейдельберг.
Он ехал, не спеша, так, как обыкновенно едут домой, а не стараясь скрыться.
Подъезжая вечером к своей гостинице, он встретил на пороге ожидавшего его старого слугу.
Он взглянул на него и припомнил, что это был человек, лет двадцать пять служивший у барона Гермелинфельда.
- Что тебе надо, Тобиас? - спросил он слугу.
