длинный гроб. Горожане растаяли в дожде, около солдата остались только нищие да свои.
Положили храброго солдата Степана Пушкарёва в одной ограде с Палагой. Мокрый угреватый Никольский поп наскоро пропел вечную память, дьячок погремел погасшим кадилом, и оба, подобрав полы, спешно убежали в караулку сторожа. Михайло, Иван и Яким, торопливо опустив гроб в яму, начали сбрасывать на него мокрую землю, они сталкивали её ногами и лопатами, крышка гроба звучала глухо, как отсыревший барабан. Вместе с землёю в могилу падали светлые, крупные капли с тонких веток берёзы, с широких лап празднично нарядной, чисто омытой сосны.
Кожемякин плакал, ткнувшись головой в дубовый Палагин крест.
- Ну, айда домой, Матвей Савельич! - глухо сказал Михайло. - Что уж?!
Сквозь слёзы и серую сеть дождя Матвей видел татарина, он стоял у ограды лицом на восток, его шапка лежала у ног, на траве, дождь разбил её в тёмный, бесформенный ком.
- Погодим, - сказал Кожемякин, кивнув на Шакира.
Все поглядели туда, на серую согнутую спину и круглую голову, осеянную дождём.
- Н-да! - промолвил Михайло. - Вот и не нашей веры, а - чувствует...
Иван задумчиво сказал:
- Хорош человек был солдат. Строг, а хорош!
Помолчали, поёжились, отряхая мокрые бороды, потом Михайло спросил:
- Теперь кто приказчиком будет?
Матвей не ответил. Тогда Иван, тяжело вздохнув, безразличным голосом молвил:
- Нам - всё едино, хоша бы кто...
И все поочередно высказались, не глядя на хозяина и друг на друга:
- Дело знал бы...
- Нам - хоть татарин, хоть чуваш-мордвин...
- Наше дело - работай...
Кожемякин, чувствуя за притворным равнодушием слов неумело скрытые надежды и назревающую обиду, думал:
'Трудно будет Шакиру, - труднее, пожалуй, чем мне...'
Домой он шёл рядом с татарином, а рабочие шагали сзади. Порою кто-нибудь громко фыркал, сдувая капли дождя с бороды и усов...
С этого дня Кожемякин зажил так, как будто поехал на розвальнях по зимней, гладко укатанной дороге. Далёкий, однообразный путь бесцелен и наводит равнодушную дремоту, убаюкивая мысли, усыпляя редкие, мимолётные тревоги. Иногда встряхнёт на ухабе, подкинет на раскате, - вздрогнет человек, лениво поднимет голову и, сонно осмотрев привычный путь, давно знакомые места, снова надолго задремлет.
В душе, как в земле, покрытой снегом, глубоко лежат семена недодуманных мыслей и чувств, не успевших расцвесть. Сквозь толщу ленивого равнодушия и печального недоверия к силам своим в тайные глубины души незаметно проникают новые зёрна впечатлений бытия, скопляются там, тяготят сердце и чаще всего умирают вместе с человеком, не дождавшись света и тепла, необходимого для роста жизни и вне и внутри души.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
С неделю сеял мелкий спорый дождь, шуршал по крыше, сёк деревья, вздыхал и плакал, переставал на час-два и - снова сыпался мелкой пылью.
Город взмок, распух и словно таял, всюду лениво текли ручьи, захлебнувшаяся земля не могла более поглощать влагу и, вся в заплатах луж, в серых нарывах пузырей, стала подобна грязному телу старухи нищей.
Солнце точно погасло, свет его расплылся по земле серой, жидкой мутью, и трудно было понять, какой час дня проходит над пустыми улицами города, молча утопавшими в грязи. Но порою - час и два - в синевато-сером небе жалобно блестело холодное бесформенное пятно, - старухи называли его 'солнышком покойничков'.
Матвей Кожемякин сидел у окна, скучно глядя, как в саду дождь сбивает с деревьев последние листья; падая, они судорожно прыгают на холодной чешуе ручья.
Вошёл Шакир и сказал, оскалив зубы:
- Барыня с мальчикой кухням сыдит, мокрый оба вся.
- Кто такая? - удивлённо спросил Матвей.
- Не знай. Три день квартирам искал - нет его!
- Где тут квартиры!
Шакир передвинул тюбетейку со лба на затылок, потрогал пальцем концы усов и предложил:
- Давай ей чердак, пустой он, куда его? Мальчика бульно весёлый!
- Ну, что ж, давай, - не думая, согласился хозяин. - Годится ли для жилья-то?
- Сам увидит!..
- Никогда на нём не жили.
- Возьмём руб! - сказал татарин и, подмигнув, ушёл.
Мысли Матвея, маленькие, полуживые и робкие, всегда сопровождались какими-то тенями: являлась мысль и влекла за собою нечто, лениво отрицавшее её. Он привык к этому и никогда не знал, на чём остановится в медленном ходе дум, словно чужих ему, скользивших над поверхностью чего-то плотного и неподвижного, что молча отрицало всю его жизнь. Он слышал, как над его головою топали, возились, и соображал:
'Постоялка, - словно болезнь, неожиданно. Коли молодая - сплетни, конечно, пойдут. Мальчонка кричать будет, камнями лукаться и стёкла побьёт... К чему это?'
Снова явился Шакир, весело сказав:
- Сдал за руб!
- Только скажи - тихо жили бы, хозяин, мол, шуму не любит...
- Они - смирны! - уверенно воскликнул татарин и тихонько усмехнулся, а Кожемякин подумал:
'Чего он веселится?'
На другой день, за утренним чаем, Наталья, улыбаясь, сказала:
- Ой, Матвей Савельич, и чудна стоялка-то, уж вот чудна!
Шакир, вскинув голову, дробно засмеялся, его лицо покрылось добрыми мелкими морщинками, он наклонился к хозяину и, играя пальцами перед своим носом, выговорил, захлёбываясь смехом:
- Зубу щёткам чистил!
- Ну-у? - изумлённо и не веря протянул Матвей.
- А ей-богу! - торопливо воскликнула Наталья. - С мелом, - мел у неё в баночке!
- Болят зубы-то, может? - заинтересовался хозяин.
- Не-е, не жалилась...
И, улыбаясь во всю ширину откормленного, плутоватого лица, Наталья скороговоркой продолжала:
- Видать - дальняя она и обычая особого, великатная такая, всё пожалуйста, да всё на вы! Принесла я воды ведро - благодарит - благодарю-де вас, я-де сама бы изъяла, не беспокойтесь вдругорядь, пожалуйста!
- Красивая? - задумчиво осведомился Кожемякин.
- Ничего будто. Плечики-те кругленькие, да и грудь ровно бы у девушки. Из лица сурьёзная, а усмешка - приятная, ласковенькая.
- Молодая, значит...
- По сыночку судя - годов двадцати пяти, а может, и осьми. Откуда бы такая?
Вздохнув, Наталья добавила:
- Жалостная. А именья всего-на-все - две корзинки да сундучок кожаный, с медными бляшками.
В окно торкался ветер, брызгая дождём, на дворе плачевно булькала вода, стекая в кадки под капелью; Шакир, довольно улыбаясь, громко схлёбывал чай, сладкий голос Натальи пел какие-то необычные слова Кожемякин оглядывался вокруг, чувствуя непонятное беспокойство.
- Бог с ней! - сказал он, опустив глаза. - Пускай живёт, лишь бы тихо. А мальчонко что?
- Ласковенькой: вошла я, а он мылом намазан, кричит - здравствуйте, как вас зовут? Право!
- Ну, коли они ласковы, и мы с ними ласковы будем! - заявил хозяин, с добрым чувством в груди.
Шакир утвердительно кивнул головой, а Наталья, словно устыдившись чего-то, проговорила:
- Вот только зубы-то, - больно смешно! Сунула в рот щёточку костяную и елозит и елозит по зубам-то, -
