Он с утра до поздней ночи шатался в толпе, порою ему нестерпимо хотелось говорить, но, ощущая это желание, он немедля уходил куда-нибудь в пустынный переулок, в тёмный угол.
'Заговоришь - узнают тебя!' - неотвязно грозила ему тяжёлая мысль.
Как-то ночью, шагая по улице, он увидал Маклакова. Спрятавшись в воротах, шпион поднял голову и смотрел в освещённое окно дома на другой стороне улицы, точно голодная собака, ожидая подачки.
'Не бросает дела!' - подумал Евсей и спросил Маклакова: -Хотите, я вас сменю, Тимофей Васильевич?
- Ты? Меня? - негромко воскликнул шпион, и Климков почувствовал что-то неладное: впервые шпион обратился к нему на 'ты', и голос у него был чужой.
- Не надо, - иди! - сказал он.
Всегда гладкий и приличный, теперь Маклаков был растрёпан, волосы, которые он тщательно и красиво зачёсывал за уши, беспорядочно лежали на лбу и на висках; от него пахло водкой.
- Прощайте! - сняв шапку, сказал Евсей и не спеша пошёл. Но через несколько шагов сзади него раздался тихий оклик:
- Послушай...
Евсей обернулся; бесшумно догнав его, шпион стоял рядом с ним.
- Идём вместе...
'Сильно, должно быть, пьян!' - подумал Евсей.
- Знаешь, кто живёт в том доме? - спросил Маклаков, посмотрев назад. Миронов - писатель - помнишь?
- Помню.
- Ну, ещё бы тебе не помнить, - он так просто поставил тебя дураком...
- Да, - согласился Евсей.
Шли медленно и не стучали ногами. В маленькой узкой улице было тихо, пустынно и холодно.
- Воротимся назад! - предложил Маклаков. Потом поправил шапку, застегнул пуговицы пальто и задумчиво сообщил: - А я, брат, уезжаю. В Аргентину. Это в Америке - Аргентина...
Климков услыхал в его словах что-то безнадёжное, тоскливое, и ему тоже стало печально и неловко.
- Зачем это так далеко? - спросил он.
- Надо...
Он снова остановился против освещённого окна и молча посмотрел на него. На чёрном кривом лице дома окно, точно большой глаз, бросало во тьму спокойный луч света, свет был подобен маленькому острову среди тёмной тяжёлой воды.
- Это его окно, Миронова, - тихо сказал Маклаков. - По ночам он сидит и пишет...
Встречу шли какие-то люди, негромко напевая песню.
Это будет последний
И решительный бой...
- говорила песня задумчиво, как бы спрашивая...
- Надо бы перейти на другую сторону! - шёпотом предложил Евсей.
- Боишься? - спросил Маклаков, но первый шагнул с тротуара на мёрзлую грязь улицы. - Напрасно боишься, - эти люди, с песнями о боях, смирные люди. Звери не среди них... Хорошо бы теперь посидеть в тепле, в трактире... а всё закрыто! Всё прекращено, брат...
- Пойдёмте домой! - предложил Климков.
- Домой? Нет, спасибо...
Евсей остался, покорно подчиняясь грустному ожиданию чего-то неизбежного.
- Слушай, какой ты, к чёрту, шпион, а? - вдруг спросил Маклаков, толкая Евсея локтем. - Я слежу за тобою давно, и всегда лицо у тебя такое, точно ты рвотного принял.
Евсей обрадовался возможности открыто говорить о себе и торопливо забормотал:
- Я, Тимофей Васильевич, уйду! Вот, как только устроится всё, я и уйду. Займусь, помаленьку, торговлей и буду жить тихо, один...
- Что устроится?
- А вот всё это, - с новой жизнью. Когда народ возьмётся сам за всё...
- Э-э... - протянул шпион, махнув рукой; засмеялся и оборвал своим смехом желание Евсея говорить.
Было тоскливо.
- Вот что! - неожиданно грубо и с сердцем заговорил Маклаков, когда снова подходили к дому, где жил писатель. - Я в самом деле уезжаю, навсегда, из России. Мне нужно передать этому... писателю бумаги. Видишь, вот - пакет?
Он помахал в воздухе перед лицом Евсея белым четырёхугольником и быстро продолжал:
- Сам я не пойду к нему. Я второй день слежу за мим - не выйдет ли? Он - болен, не выходит. Я отдал бы ему на улице. Послать по почте нельзя, его письма вскрывают, воруют на почте и отдают нам в охрану. А идти к нему - я не могу...
Шпион прижал пакет к груди, наклонился, заглядывая в глаза Евсею.
- Здесь в пакете - моя жизнь, я написал про себя рассказ, - кто я и почему. Я хочу, чтобы он прочитал это, - он любит людей...
Взяв Евсея за плечо крепкой рукой, шпион тряхнул его и приказал:
- Ступай ты, отдай ему это! В руки прямо, лично ему. Иди! Скажи... Маклаков оборвался, помолчал. - 'Один агент охранного отделения прислал вам эти бумаги и покорнейше просит' - так и скажи, не забудь - 'покорнейше просит! - прочитать их'. Я тебя подожду тут, - иди! Но, смотри, не говори ему, что я здесь. А если он спросит - скажи: 'бежал, уехал в Аргентину'. Повтори!
- Уехал в Аргентину...
- Да, и - не забывай! - покорнейше просит! Иди скорее...
Тихонько подталкивая Климкова в спину, он проводил его до двери дома, отошёл в сторону и там остановился, наблюдая.
Взволнованный, охваченный мелкою дрожью, потеряв сознание своей личности, задавленное повелительною речью Маклакова, Евсей тыкал пальцем в звонок, желая возможно скорее скрыться от шпиона, готовый лезть сквозь двери. Дверь открылась, в полосе света встал какой-то чёрный человек, сердито спрашивая:
- Что вам нужно?
- Писателя, господина Миронова. Лично его, в руки ему назначено письмо - пакет, пожалуйста, скорее! - говорил Евсей, невольно подражая быстрой и несвязной речи Маклакова.
В голове у него замутилось, там лежали только слова шпиона, белые и холодные, точно мёртвые кости, и когда над его головой раздался глуховатый голос: 'Чем могу служить вам?' - Евсей проговорил безучастным голосом, точно автомат:
- Один агент охранного отделения прислал эти бумаги и покорнейше просит прочитать их. Он уехал в Аргентину...
Незнакомое, странно чужое слово смутило Евсея, и он тише добавил:
- Которая в Америке...
- А где же бумаги?
Голос звучал ласково. Евсей поднял голову, узнал солдатское лицо с рыжими усами, вынул из кармана толстый пакет и подал его.
- Ну, присядьте...
Климков сел, опустив голову.
Звук разрываемой бумаги заставил его вздрогнуть. Не поднимая головы, он опасливо посмотрел на писателя, тот стоял перед ним, рассматривая пакет, и шевелил усами.
- Вы говорите - он уехал?
- Да...
- А вы сами тоже агент?
- Тоже, - тихонько сказал Евсей.
