'А зачем я рассказал ему, в самом деле?' - вдруг удивился Климков и, мигая глазами, пристально взглянул в лицо писателя.
- Н-ну, прощайте! - потирая руки, сказал хозяин и отодвинулся от гостя.
Евсей поклонился ему.
Когда он вышел на улицу и оглянулся, то в конце её, в сером сумраке утра, сразу заметил чёрную фигуру человека, который, опустив голову, тихо шагал вдоль забора.
'Ждёт! - сообразил Климков, съёжился и подумал: - Заругает, скажет долго...'
Шпион, должно быть, услышал в тишине утра гулкий звук шагов по мёрзлой земле, он поднял голову и быстро пошёл, почти побежал встречу Евсею.
- Отдал?
- Отдал...
- Почему ты так долго? Он говорил с тобой?
Маклаков дрожал. Схватил Евсея за лацкан пальто и тотчас выпустил его, подул себе на пальцы, как будто ожёг их, и затопал ногами о землю.
,- Я тоже рассказал ему всю мою жизнь! - громко сообщил Евсей. Ему приятно было сказать об этом Маклакову.
- Ну? А про меня он не спрашивал?
- Спросил - уехали вы?
- Что же ты?
- Уехал, - сказал...
- Больше ничего?
- Ничего...
- Ну, идём, - я замёрз.
И он быстрым шагом бросился вперёд, сунув руки в карманы пальто и согнув спину.
- Так ты рассказал свою жизнь?
- Всё сполна, до сегодняшнего дня! - ответил Евсей, снова ощущая что-то приятное, поднимавшее его на одну высоту со шпионом, которого он уважал.
- Что же он сказал тебе?
Почему-то смущённо и не сразу Климков молвил:
- Ничего не сказал...
Маклаков остановился, придержал Евсея за рукав и тихо, строго спросил:
- Ты мои бумаги отдал?
- Обыщите меня, Тимофей Васильевич! - искренно вскричал Евсей.
- Не буду, - сказал Маклаков, подумав. - Ну, вот что - прощай! Прими мой совет - я его даю, жалея тебя, - вылезай скорее из этой службы, - это не для тебя, ты сам понимаешь. Теперь можно уйти - видишь, какие дни теперь! Мёртвые воскресают, люди верят друг другу, они могут простить в такие дни многое. Всё могут простить, я думаю. А главное, сторонись Сашки это больной, безумный, он уже раз заставил тебя брата выдать, - его надо бы убить, как паршивую собаку! Ну, прощай!
Он схватил руку Евсея холодными пальцами и, крепко пожимая её, спросил ещё раз:
- Так ты отдал бумаги ему, не ошибся, нет?
- Ей-богу, отдал!
- Я верю. Несколько дней не говори про меня там.
- Я туда не хожу. Двадцатого за жалованьем пойду...
- Потом - скажешь...
Он быстро повернул за угол. Евсей посмотрел вслед ему, подозрительно думая:
'Должно быть, сделал что-нибудь против начальства и испугался...'
Ему стало жалко себя при мысли, что он больше не увидит Маклакова, и в то же время было приятно вспомнить, каким слабым, иззябшим, суетливым видел он шпиона, всегда спокойного, твёрдого. Он даже с начальством охраны говорил смело, как равный, но, должно быть, боялся поднадзорного писателя.
'А вот я, маленький человек, - думал Евсей, одиноко шагая по улице, и всех боялся, а писатель меня не напугал'.
И Климков, довольный собой, улыбнулся.
'Ничего не мог сказать писатель-то...'
Ему вдруг стало не то - грустно, не то - обидно, он, замедлив шаги, углубился в догадки - отчего это? И снова думал:
'Лучше бы Ольге рассказать тогда...'
XX
Около полудня его разбудил унылый Веков, в пальто и шапке, он держался рукою за спинку кровати, тряс её и вполголоса, монотонно говорил:
- Климков, эй, вставайте, зовут в канцелярию всех, эй, Климков, конституцию объявили, всех агентов собирают по квартирам, слышите, Климков...
Слова его падали, точно крупные капли дождя, полные печали, лицо сморщилось, как при зубной боли, и глаза, часто мигая, казалось, готовились плакать.
- Что такое? - спросил Евсей, вскакивая с постели. Веков уныло оттопырил губы и сказал:
- Манифест... А у нас, в охране, как в сумасшедшем доме стало... Саша - такой грубый человек - удивительно! Кричит, знаете: бей, режь! Позвольте! Да я даже за пятьсот рублей не решусь человека убить, а тут предлагают за сорок рублей в месяц убивать! Дико слушать такие речи...
Натягивая брюки, Климков задумчиво спросил:
- Кого же это убивать?
- Революционеров... А - какие же теперь революционеры, если по указу государя императора революция кончилась? Они говорят, чтобы собирать на улицах народ, ходить с флагами и 'Боже царя храни' петь. Почему же не петь, если дана свобода? Но они говорят, чтобы при этом кричать - долой конституцию! Позвольте... я не понимаю... ведь так мы, значит, против манифеста и воли государя?
Голос его звучал протестующе, обиженно, ноги задевали одна за другую, и весь он был какой-то мягкий, точно из него вынули кости.
- Я туда не пойду, - сказал Климков.
- Как не пойдёте?
- Так. Я сначала похожу по улицам, посмотрю - что будут делать.
Веков вздохнул.
- Конечно, - вы человек одинокий. Но когда имеешь семью, то есть женщину, которая требует того, сего, пятого, десятого, то - пойдёшь куда и не хочешь, - пойдёшь! Нужда в существовании заставляет человека даже по канату ходить... Когда я это вижу, то у меня голова кружится и под ложечкой боль чувствую, - но думаю про себя: 'А ведь если будет нужно для существования, то и ты, Иван Веков, на канат полезешь'...
Он метался по комнате, задевая за стол, стулья, бормотал и надувал щёки, его маленькое лицо с розовыми щеками становилось похоже на пузырь, незаметные глаза исчезали, красненький нос прятался меж буграми щёк. Скорбящий голос, понурая фигура, безнадёжные слова его - всё это вызывало у Климкова досаду, он недружелюбно заметил:
- Скоро всё устроится по-другому, - так что теперь жаловаться не к чему...
- Но ведь не хотят у нас этого! - воскликнул Веков, взмахнув руками и останавливаясь против Евсея. - Понимаете?
Евсей, обеспокоенный, повернулся на стуле, желая возразить что-то, но не мог найти слов и стал, сопя носом, завязывать ботинки.
- Саша кричит - бейте их! Вяхирев револьверы показывает, - буду, говорит, стрелять прямо в глаза, Красавин подбирает шайку каких-то людей и тоже всё говорит о ножах, чтобы резать и прочее. Чашин собирается какого-то студента убить за то, что студент у него любовницу увёл. Явился ещё какой-то новый, кривой, и всё улыбается, а зубы у него впереди выбиты очень страшное лицо. Совершенно дико всё это... Он понизил голос до шёпота и таинственно сказал:
- Всякий должен защищать своё существование в жизни - это понятно, однако желательно, чтобы без
