– Ничего. Проживём!
– Да-а, хорошо тебе…
– Ты – не беспокойся! У меня есть семнадцать копеек, а потом я сапоги продам. Проживём!
– Разве эдак-то, – недоверчиво глядя в лицо приятеля, сказал Ванюшка и, видя, что Салакин молчит, добавил: – Ты теперь должен помогать мне, как я с тобой свои деньги пропил, – стало быть, ты должен…
– Да ладно! Чего там? Слёзы вместе, смех пополам. Мы – не богатые, в дележе не поругаемся. Делить- то не много!
Его глаза и голос успокоили Ванюшку, и тогда он спросил:
– Что это у тебя в руках-то?
– Угадай!
Кузин оглянулся вокруг и вполголоса спросил:
– Для фальшивой монеты, что ли?
– Чудак! – смеясь, воскликнул Салакин. – Вот выдумал. И откуда ты знаешь про монету?
– Знаю. В семи верстах от нашей деревни мужик один занимался этим…
– Ну?
– В Сибирь его.
Салакин задумался, помолчал и, повертев в руках медную коробочку, со вздохом сказал:
– Да, ссылают за это…
– Значит, оно самое? – тихо спросил Ванюшка, кивнув головой на коробочку.
– Не-ет! Просто это – внутренность часов… Вставай, пойдём чай пить…
Ванюшка слез с нар, пригладил волосы руками и сказал:
– Идём.
Но медяшка возбудила его любопытство и вызывала в нём что-то похожее на страх пред ней. И, видя, что Салакин прячет её за пазуху, он спросил его:
– Где ты это взял?
– На базаре купил, когда пальто продавал. Семь гривен дал…
– А на что её тебе? – допрашивал Ванюшка.
– Видишь ли, – наклоняясь к его уху, таинственно заговорил Салакин, – давно я хочу уразуметь, почему часы время знают? Полдень – сейчас они бьют двенадцать! Как так? Медь простая и эдак устроена, что понимает, когда какое время? Человек может по солнцу догадаться, скотина – живая. А тут – колёсики, – медь?
У Ванюшки болела голова. Он шёл рядом с приятелем, слушал его непонятную речь и тяжело соображал – как поступит Салакин, когда продаст сапоги? Возвратит он хоть половину пропитых денег или нет? И, заглянув в глаза Салакина, спросил его:
– Ты когда пойдёшь сапоги-то продавать?
– А вот напьёмся чаю и пойдём. Я, брат, насчёт часов давно соображаю. Многих спрашивал – умных людей. Один говорит – так, другой – эдак. Невозможно понять!
– Да на что тебе это знать? – с любопытством спросил Ванюшка.
– А – интересно! Как так? Человек ходит – он живой, ему это просто!
Салакин говорил о тайне часов так много и горячо, что Ванюшка невольно поддался воодушевлению товарища и сам тоже начал догадываться – почему часы знают время? И пока приятели пили чай, они упорно и настойчиво рассуждали о часах.
Потом пошли продавать сапоги и продали их за два рубля сорок копеек. Салакин был огорчён низкой оценкой сапог. Тут же на базаре он пригласил Ванюшку в харчевню и с горя истратил сразу целый рубль. А поздно ночью, когда они оба, пошатываясь и громко разговаривая, шли в ночлежку, в кармане Салакина звякали только четыре медных пятака. Ванюшка держал его под руку, толкал плечом и радостно говорил:
– Брат! Люблю я тебя, как родного! Ей-богу! Душа ты… То есть бери меня всего! Вот как! Ей-богу! Хошь, садись на меня верхом? Я те повезу…
– Дур-рашка, – бормотал Салакин. – Ничего. Проживём! Завтра пойдём – внутренность продадим… всю мошну. Ну её к лешему! А?
– Больше никаких! – махнув рукой, крикнул Ванюшка и тонким голосом запел:
Салакин остановился и подхватил:
И, плотно прижавшись друг к другу, они вместе дикими голосами завыли:
– А Матвейка, рыжий дьявол, – он меня узнает! – неожиданно заключил Салакин и, высоко подняв руку, грозно помахал в воздухе кулаком.
IV
Прошло с неделю.
Однажды ночью друзья, голодные и злые, лежали рядом на нарах ночлежки, и Ванюшка тихо укорял Салакина:
– Всё ты виноват! Кабы не ты, я бы теперь работал где-нибудь…
– Подь к чёрту, – кратко посоветовал приятелю Салакин.
– Не лай! Я правду говорю. Чего теперь делать? С голоду помирать…
– Ступай, женись на купчихе, вот и будешь сыт… Мякиш!
– Ряба форма, шитый нос…
Уже не первый раз они разговаривали так.
Днём, – полуодетые, синие от холода, – они шатались по улицам, но очень редко им удавалось заработать что-нибудь. Они брались колоть дрова, скалывать на дворах грязный лёд и, получив за это по двугривенному, тотчас же проедали деньги. Иногда на базаре какая-нибудь барыня давала Ванюшке свою корзинку и платила ему пятак за то, что он в продолжение часа таскал за ней по базару эту корзину, тяжело нагруженную мясом и овощами. И всегда в таких случаях Ванюшка, голодный до боли в животе, чувствовал, что ненавидит барыню, но, боясь обнаружить как-либо это чувство, притворялся почтительным к ней и равнодушным ко всему, что лежало в её корзине, раздражая его голод.
Порою, тихонько от полиции, Ванюшка выпрашивал милостыню, а Салакин умел украсть кусок мяса, кружок масла, кочан капусты, гирю. Ванюшка в этих случаях дрожал от страха и говорил товарищу:
– Погубишь ты меня! Упекут нас в тюрьму…
