– Здорово, молодчики!-сказал мужик с палкой.- Нуте-ка, скажите-ка нам, вы кто такие? И отколе? Вот я, примерно, староста, – а вы?
Салакин взглянул на старосту и засмеялся смехом, похожим на лай собаки. А лицо у него побледнело.
– Ты смеяться? – сурово сказал один из мужиков и стал засучивать рукава.
– Погоди, Корней, – остановил его староста. – Всему своя очередь. Они и так… Вы, ребята, тово, – вы прямо, вчистую говорите – где лошадь взяли? Во!
Ванюшка тяжело и медленно, как подтаявший снег с крыши, съехал со стула на пол и, стоя на коленях, начал бормотать, заикаясь:
– Православные, – не я! Он! Мы лошадь не угнали, – мы угольщика убили… Он тут, – недалеко, – в снегу зарыт. Мы не угоняли лошадь, – мы ехали только, ей-богу! Это всё – не я! Она сама отстала, лошадь; она придёт! Мы не хотели убить, – он сам начал – кистенём! А мы в Борисово шли, – мы хотели приказчика ограбить, – поджечь сначала, – а лошадей мы не трогали! Это всё он меня, вот этот…
– Вали-и! – громко крикнул Салакин. Он сорвал с головы шапку и бросил её к ногам мужиков, стоявших пред ним молчаливой, плотной, тёмной стеной.
– Сыпь, Ванька, хорони!
Ванюшка замолчал, опустил голову на грудь, руки у него повисли вдоль тела.
Мужики долго смотрели на них угрюмо и молча. Наконец, один – тот, с птичьим носом и скрипучим голосом, – вздохнул и громко, с досадой сказал:
– Эки ведь злодеи, дураки, – а!
