– Мало! – возразил Ванюшка.
– Чего мало?
– Заметно, – бугор…
– Всё одно!
Они сели в дровни и поехали дальше, плотно прижавшись друг к другу. Ванюшка смотрел назад по дороге, и ему казалось, что они едут страшно тихо, потому что бугор снега над телом убитого не скрывался из глаз.
– Гони лошадь, – попросил он Салакина, плотно закрыл глаза и долго не открывал их. А когда открыл, то всё-таки увидал вдали, влево от дороги, небольшое возвышение на гладком снегу.
– Эх, пропадём мы, Ерёма, – почти шёпотом сказал Ванюшка.
– Ничего, – глухо ответил Салакин. – Продадим лошадь, потом – опять в город… Ищи нас! Вот они, Вишенки-то…
Дорога опускалась под гору, в неглубокую снежную долину. Чёрные голые деревья задвигались по бокам дороги. Крикнула галка. Товарищи вздрогнули, молча взглянули в лица друг другу…
– Ты – осторожнее, – шепнул Ванюшка Салакину.
VIII
В кабак они вошли развязно, шумно.
– Ну-ка, добрый человек, – сказал Салакин кабатчику, – нацеди нам по стакашку!
– Можно, – ответил высокий, чёрный мужик с лысиной, вставая за стойкой. И он посмотрел на Ванюшку так приветливо и просто, что Кузин остановился посреди кабака и виновато улыбнулся.
– В нашем этом месте такой порядок, – заговорил кабатчик, ставя пред Салакиным водку, – что люди, когда куда входят, так говорят: «здорово!» или там «здравствуй!» Дальние будете?
– Мы-то? Нет, мы… мы тут не больно далеко… вёрст тридцать, – объяснил Салакин.
– В котору сторону?
– В эту, – и Салакин указал на дверь кабака.
– Из-под города, значит? – спросил кабатчик.
– Вот… Иди, Ваня, пей!
– Брат, Ваня-то?
– Нет, – быстро ответил Ванюшка. – Какие мы братья!
В углу кабака, около двери, сидел маленький мужик, с острым птичьим носом и серыми, зоркими глазами. Он встал с места, медленно подошёл к стойке и в упор, бесцеремонно оглядел товарищей.
– Ты чего? – спросил кабатчик.
– Так, – скрипучим голосом сказал мужик. – Думал – может, знакомые какие…
– Посидим немножко мы, погреемся, – сказал Салакин, отходя от стойки, и дёрнул Ванюшку за рукав.
Они отошли в сторону, сели за стол, мужик с птичьим носом остался у стойки и что-то негромко сказал кабатчику.
– Поедем, – шепнул Ванюшка Салакину.
– Погоди, – громко ответил Салакин.
Ванюшка укоризненно поглядел на товарища и покачал головой. Ему казалось, что теперь громко говорить при людях опасно, нехорошо, неловко.
– Налей-ка нам ещё по одной, – предложил Салакин.
Дверь кабака завизжала, и вошли ещё двое: один – старик, с большой седой бородой; другой – коренастый, большеголовый, в коротеньком, по колено, полушубке.
– Доброго здоровья, – сказал старик.
– Добро пожаловать, – ответил кабатчик и поглядел на Салакина.
– Чья лошадь? – кивая на дверь головой, спросил коренастый.
– Вот этих людей, – указывая пальцем на Салакина, медленно выговорил остроносый мужик.
– Наша, – подтвердил Салакин.
А Ванюшка слушал голоса, и у него замирало сердце от тревоги. Ему казалось, что здесь все люди говорят как-то особенно, слишком просто, как будто они всё знают, ничему не удивляются и чего-то ждут.
– Уедем, – шепнул он товарищу.
– А вы кто такие? – спросил Салакина коренастый.
– Мы? Мясники, – неожиданно ответил Салакин и улыбнулся.
– Ну, – чего ты? – беспокойно, но негромко воскликнул Ванюшка.
Однако все четверо мужиков услыхали его восклицание и все, медленно поворотив головы, уставились на него любопытными глазами. Салакин рассматривал их спокойно, только плотно сжатые губы его вздрагивали, а Ванюшка опустил голову над столом и ждал, чувствуя, что не может дышать. Тяжёлое, как туча, молчание продолжалось недолго…
– То-то, гляжу я, – заговорил коренастый мужик, – передок-то дровней в крови…
– Чего? – дерзким голосом сказал Салакин.
– А я, – сказал старик, – не заметил крови, – разве кровь? Я на дровни взглянул, – всё чёрное, значит, мол, – угольщики! Налей мне, Иван Петрович…
Кабатчик налил стакан водки и медленно, как сытый кот, пошёл к двери. Мужик с птичьим носом подождал, когда он поравнялся с ним, и тоже вышел из кабака.
– Ну, – сказал Салакин, вставая со стула, – ну, Ваня, – надо ехать! Куда хозяин пошёл? Деньги-то…
– Сейчас придёт, – сказал коренастый мужик, отвернувшись от Салакина, и стал свёртывать папироску. Ванюшка тоже встал, но тотчас же снова опустился на стул, ноги у него стали дряблые, мягкие и не держали тела его. Он тупо взглянул в лицо товарища и, видя, что губы Салакина дрожат, тихо зарычал от тоски и страха.
Кабатчик вернулся один. Он так же медленно и спокойно, как вышел, возвратился за стойку и, облокотясь на неё, сказал старику:
– А опять теплеет…
– К тому время идёт, к теплу…
– Ну, мы едем! – громко сказал Салакин, подходя к стойке. – Получай.
– Погоди, – лениво, улыбаясь, сказал кабатчик.
– Нам некогда, – тише произнес Салакин, опуская глаза.
– Ну, погоди, – повторил кабатчик.
– Чего годить?
– А вот я за старостой послал…
Ванюшка быстро встал на ноги и снова сел.
– Мне староста ни к чему, – заявил Салакин, передёргивая плечами, и зачем-то надел шапку.
– А ему тебя надо, – лениво проговорил кабатчик, отодвигаясь от Салакина.
Старик и коренастый мужичок заинтересовались непонятным для них разговором и подвинулись к стойке.
– Хочет он тебя спросить, как это выходит – торгуешь ты мясом, а везёшь кульё из-под углей?
– А-а-а? – протянул старик, отходя от Салакина.
– Вот оно что! – воскликнул коренастый. – Лошадку угнали?
– Нет! – тонким голосом воскликнул Ванюшка. Салакин махнул рукой и, оборотившись к нему, сказал с кривой усмешкой:
– Приехали, – готово!
В дверь кабака с шумом, торопливо вошло ещё человек пять мужиков. Один из них, высокий, рыжий, держал в руках длинную палку. Ванюшка смотрел на них широко раскрытыми глазами, ему казалось, что все они, как пьяные, качаются на ногах и раскачивают кабак.
