проповедников 'толстовства' М.Новосёлов начал кричать на Льва Николаевича в 'Православном обозрении', и целый ряд бывших проповедников 'неделания' и 'непротивления злу' выступил со злейшей критикой 'нового евангелия').
- Положительно, в нём есть что-то общее со скептиком Рязановым, хотя он и щеголяет в ризе вероучителя, - говорил Каронин медленно и как бы думая о чём-то другом. - Жена моя слушает его и всё толкает меня в бок, шепчет: 'Вот, напиши о нём рассказ'. Написать - можно и даже следует. Нет ничего легче, как снять с человека чужое и показать, что под чужой одеждой скрывается беглый арестант из собственной своей тюрьмы. Вы слышали, как он сказал: 'Вера - это любовь, распространённая на весь мир'? Слова непродуманные: они предполагают возможность какого-то безгневного, созерцательного существования. Это для русского жителя - созерцание рекомендовать?
Придержал меня за плечо и спросил:
- А на вас, колонист, эта проповедь, кажется, подействовала?
Да, я был угнетён всем, что видел, а особенно моим полным непониманием философских слов. Я попросил у него разрешения зайти к нему.
Милости прошу! - сказал он.
Я видел у него книги Спенсера, Вундта, Гартмана в изложении Козлова и 'О свободе воли' Шопенгауэра; придя к нему на другой день, я и начал с того, что попросил дать мне одну из этих книг, которая 'попроще'.
В ответ мне он сделал комически дикое лицо, растрепал себе бороду и сказал:
- Поехали Андроны на немазаных колёсах!
А потом стал отечески убеждать:
- Ну зачем вам? Это после, на досуге почитаете. А теперь, для знакомства с философией, достаточно будет, если вы прочтёте Хемницерову басню 'Метафизик', - в ней всё ясно. Да и всем нам - рано философствовать, нет у нас материала для этого, ведь философия - сводка всех знаний о жизни, а - мы с вами что знаем? Одно только: вот явится сейчас городовой и отведёт в участок. Отведёт и не скажет даже - за что? Кабы знать - за что, ну, тогда можно пофилософствовать на тему: правильно отвели в участок или нет? А если и этого не позволено знать - какая же тут философия возможна? Нет тут места для философии...
Он шагал по комнате длинными шагами, весёлый, шутливый, точно поздоровевший за ночь, и в глазах его светилась мягкая радость.
- Россияне философствуют всегда весьма скверно, хотя некоторые из них и обучались в семинариях, но, видимо, способность философить - вне наших национальных предрасположений. Мечтать мы любим, как башкиры, а философим по-самоедски, хотя самоеды, вероятно, пустяками не занимаются, но произведём самоеда от - сам себя ест. Это будет верно: наш девиз не 'познай самого себя', а пожри самого себя. Жрём. Возьмите немца: у него философия итог знаний и действий, а у нас она понимается как план жизни, расписание на завтрашний день. Это - не годится, понимаете? Нет, вы лучше займитесь-ка делом, вон - у вас впереди солдатчина - ведь осенью на призыв?
Я сказал, что солдатчина меня не пугает, напротив - я возлагаю на неё большие надежды: имею обещание, что меня возьмут в топографскую команду и отправят на Памир, а там я...
- Здравствуйте! - сказал он, остановясь против меня и поклонившись. Экая сумятица у вас в голове: колонии, Памиры, изучение философии замечательно, право! Юноша, вам надобно лечиться от этих судорог... Или уж лучше идите в колонию, вот, например, в симбирскую...
Пришёл какой-то рыжий мужчина, одетый мещанином, в чуйку и высокие сапоги, - Николай Ельпидифорович засиял, заметался и стал похож на ребёнка, не знающего, что ему делать от радости: вместо того, чтобы освободить один из стульев, заваленных книгами и газетами, он начал усердно снимать книги со стола.
Гость взял за спинку стул, сбросил с него газеты на пол и сел, молча и сердито поглядывая на меня, двигая большими челюстями.
Я простился с Карониным и больше не встречал его.
Знакомство с ним - одно из самых значительных впечатлений юности моей, и я рад, что мне было так легко вспомнить его слова, точно я слышал их всего год тому назад.
Удивительно светел был этот человек, один из творцов 'священного писания' о русском мужике, искренно веровавший в безграничную силу народа, - силу, способную творить чудеса.
Но у Н.Е.Каронина вера эта была не так фанатична и слепа, как у других писателей-'народников', заражённых славянофильской мистикой и, казалось бы, чуждым для них настроением 'кающихся дворян'. Впрочем, эта зараза естественна для людей, истерзанных своим одиночеством, людей, которым пришлось жить 'между молотом и наковальней' - между полудиким правительством и чудовищно огромной, одичалой деревней.
Каронин веровал зряче:
- Надо всё-таки помнить умный стишок Алексея Толстого, хотя Толстой и барин...
Поднял палец и, несколько смущённо, прочитал 'стишок':
Есть - мужик и - мужик,
Если он не пропьёт урожаю,
Я тогда мужика уважаю.
- Мужика надо ещё сделать разумным человеком, который способен понять важность своего назначения в жизни, почувствовать свою связь со всей массой подобных ему, стиснутых ежовой рукавицей государства.
Он многое предвидел, и некоторые мнения его оказались пророческими. После одной горячей беседы на обычную тему 'что делать' он сказал угрюмо:
- Эх, замотаются люди на этих поисках места и жизни и нырнут в омут такого эгоизма, что всем чертям будет тошно!
Жил он только литературным заработком, нередко голодал, ему часто приходилось бегать по городу, отыскивая у знакомых рубль взаём.
В один из таких дней я увидал его на балчуге, он продавал старьёвщику кожаный пояс и жилет. Сгорбясь, кашляя, стоял пред каким-то жуликом в очках, сняв пиджак, в одной рубахе, и убедительно говорил:
- Но послушайте, почтенный, - что же я буду делать с семнадцатью копейками?
- А уж этого я не знаю...
- На семнадцать копеек не проживёшь день...
- Живут и дешевле, - равнодушно сказал жулик.
Каронин, подумав, согласился:
- Верно, - живут! Давайте деньги.
Когда я поздоровался с ним, он сказал, надевая пиджак:
- А я вот продал часть своей шкуры. Так-то, барин! Чтобы работать надо есть...
Он часто говорил о людях, которым тяжело на земле, но я не слышал жалоб его на свою полуголодную жизнь, да казалось мне, что он и не замечает, как живёт, весь поглощённый исканием 'правды-справедливости'. И, как все люди его линии мысли, верил, что эта правда существует там, в деревне, среди 'простых' людей.
Мне кажется, он редко употреблял глагол жить, - чаще говорил работать. И редко звучало тогда слово человек, говорили - народ.
- 'Мы должны целиком израсходовать себя в пользу народа, этим решаются все вопросы', - прочитал он мне слова из какого-то письма и, барабаня пальцами по листу бумаги, задумчиво добавил:
