начале, моя болезнь не была бы такой тяжелой. В знак благодарности я подарила лекарю земельные угодья, а также золотые шпоры, принадлежавшие моему деду Генриху VII. Врач пробурчал слова признательности, но, по-моему, самой большой наградой для него было то, что я благополучно поправилась.
Душа моя преисполнилась радости и любви, я хотела всех награждать и миловать, но той, кому я была особенно благодарна, мои награды были уже ни к чему.
Никогда не забуду день, когда Мэри Сидни, едва вставшая с ложа болезни, пришла меня навестить. Лицо ее было закрыто темной вуалью. Она опустилась на колени, и сердце мое сжалось от страха.
— Ах, Мэри… — прошептала я.
Она откинула вуаль, и я увидела изрытое оспой лицо. От потрясения слова застряли у меня в горле. Мэри пожертвовала ради меня своим хорошеньким личиком.
— О, Мэри, Мэри! — всхлипнула я, и мы обе расплакались.
— Я сделаю для тебя все, что в моих силах, — пообещала я.
— Мне теперь ничего не нужно, — горько ответила она.
— А что говорит твой муж Генри?
— Он говорит, что между нами все останется по-прежнему… Но я видела выражение его лица. Ему страшно даже смотреть в мою сторону.
— Мэри, милая Мэри, ты всегда будешь рядом со мной.
Она снова покачала головой:
— Нет, я хочу только одного: чтобы меня никто не видел.
— Хорошо. Я отведу тебе апартаменты прямо здесь, во дворце. Будешь принимать лишь тех, кого пожелаешь. А я стану навещать тебя ежедневно. Мы будем разговаривать обо всем на свете… Мэри, дорогая, я никогда не забуду, что ты для меня сделала.
Мы крепко обнялись, но я знала, что утешить Мэри невозможно. Она пожертвовала всем ради меня. И еще я с ужасом думала, что со мной едва не случилось то же самое.
После моего выздоровления ко двору вернулась Леттис Ноуллз, недавно разрешившаяся от бремени. Я не забыла то, как она флиртовала с Робертом, но все же была рада возвращению своей любимицы. Леттис всегда отличалась живым, острым умом, а после родов ее яркая красота расцвела еще краше.
Мы частенько болтали с ней о том о сем, и хотя иногда она раздражала меня каким-нибудь чересчур дерзким замечанием, я всегда могла ущипнуть ее или влепить пощечину, тем самым напомнив, кто здесь госпожа.
Мне очень не хватало общества бедной Мэри. Я поселила ее в роскошных апартаментах, но она оттуда почти никогда не выходила. Всякий раз, оказываясь неподалеку, я заглядывала к ней, сообщала последние новости, и мы с приятностью проводили время.
Потом пришла весть, что мой незадачливый жених, эрцгерцог Карл, предложил руку Марии Стюарт. Я разозлилась, проявила известную несдержанность в выражениях, и Сесил справедливо упрекнул меня в непоследовательности: мало того, что я отказала жениху, так еще и желаю, чтобы он не доставался никому другому.
Непонятно было, как Мария отнесется в этому предложению. Ленноксы уже вовсю обхаживали ее, предлагая в мужья юного Данли.
Затем женился еще один из претендентов на мою руку — Эрик Шведский. Происшедшая с ним история настолько романтична, что я даже была тронута. Принц влюбился в простую девушку, продававшую орехи у дворцовых ворот. Влюбленность переросла в неистовую страсть, и Эрик женился на простолюдинке.
— Ах, как романтично! — вздохнула я. — Должно быть, из Эрика получился бы замечательный муж. Куда лучше, чем из этого австрийского повесы, предлагающего руку и сердце всем подряд.
Мария Стюарт занимала мои мысли все больше и больше. Кому она отдаст предпочтение — эрцгерцогу Карлу? Или, быть может, дону Карлосу, сыну Филиппа Испанского? Правда, говорят, что инфант полубезумен, но какое это имеет значение, если речь идет об испанском престоле?
Эта женщина не давала мне покоя. Неужели она действительно так хороша собой, как рассказывают? Каково ей в суровых шотландских дворцах — в Холируде, в Эдинбургском замке? Должно быть, бедняжка скучает по Франции, по галантным придворным и поэтам. В Шотландии ни галантности, ни поэзии не сыскать.
Я часто расспрашивала шотландского посла о его госпоже. Бывало, усажу Мелвилла рядом с собой и начну допытываться:
— Я наслышана о красоте вашей королевы. А вы находите ее прекрасной?
— Да.
— Еще говорят, что все мужчины поголовно в нее влюблены. А вы, мистер Мелвилл?
— Она — моя покровительница. Естественно, я ее люблю.
— Ну, это еще ни о чем не говорит. Столь верноподданный дворянин, как вы, любил бы и уродину.
— Королева Шотландии не уродина.
— Ладно. Расскажите-ка мне, как она одевается. Я слышала, что наряды ее сшиты по французской моде и что она вообще поощряет при дворе французские веяния.
— Я плохо разбираюсь в моде, ваше величество.
— А какая у нее прическа? Про мои волосы говорят, что они весьма необычного цвета. А у королевы Марии? Как вы считаете, чьи волосы красивее?
Забавно было видеть, как этот кислый молодой человек потеет и пыжится, пытаясь ответить на мои вопросы.
— Ваше величество, спросите лучше кого-нибудь другого. Я ничего в подобных вещах не смыслю.
— Понятно. Если бы цвет волос вашей госпожи был каким-нибудь необычным, вы бы, несомненно, обратили на это внимание. Скажите прямо: кто красивее, королева Англии или королева Шотландии?
— Королева Англии — самая красивая дама в Англии, а королева Шотландии — самая красивая дама в Шотландии.
— Это не ответ!
— Ваше величество, зачем вы издеваетесь над несчастным послом?
— Но ведь моя кожа белее, чем у нее? И волосы светлее, верно?
— Это так, ваше величество, однако…
— Что «однако»?
— Королева Шотландии все равно очень красивая.
— О королевах всегда так говорят. Сильно ли преувеличены похвалы в ее адрес?
— Как обычно в таких случаях, мадам.
Бедняжка, эти разговоры были для него сущим мучением. И все же я не оставляла Мелвилла в покое, желая выведать как можно больше.
— Кто выше ростом, я или она?
— Она.
— Значит, чересчур долговяза. Ибо мне говорят, что я идеального роста — не слишком высока и не слишком мала. Любит ли охотиться? Читает ли книги? Занимается ли музыкой?
— И охотится, и читает, и музицирует.
— На каких инструментах?
— На флейте и клавесине.
— И хорошо играет?
— Для королевы совсем неплохо.
Я не стала развивать эту тему, но мысленно решила: погоди, голубчик, скоро я тебе покажу, в чем я наверняка превосхожу твою госпожу.
В один из последующих дней я устроила небольшой концерт. За портьерой поставили клавесин, а в зале, среди моих фрейлин, сидел Джеймс Мелвилл. Таким образом, он слышал музыку, но не видел музыканта.
Мне рассказывали, что шотландец был совершенно очарован игрой. Когда затих последний аккорд, он
