Я внимательно взглянула на Сесила и в который раз возблагодарила Господа за то, что он послал мне такого советника.
— Понимаю, — протянула я.
— Давайте подождем и посмотрим, что из этого получится. Публично, разумеется, мы будем противиться этому браку, но между собой… Давайте считать, что для Англии подобный исход не так уж плох.
Двор пребывал в Хэмптон-корте. Был октябрь, погода стояла холодная и ненастная, уже несколько дней меня лихорадило. Одной из главных радостей моей жизни были горячие ванны, которые я принимала весьма часто. Многие из придворных дам считали, что погружаться в воду слишком часто опасно для здоровья, но мне нравилось подолгу лежать в горячей воде, а после ванн я чувствовала себя очищенной и освеженной. Должна сказать, что после моего воцарения английские придворные стали значительно чище — я не любила, когда от людей дурно пахло. Довольно скоро дворяне научились часто мыться и менять нижнее белье, чтобы не вызывать моего неудовольствия. В стране заметно возросло производство мыла. Когда я отправлялась в очередную поездку, моя любимая ванна следовала в обозе. Всякий раз, когда мне хотелось расслабиться, ванну немедленно наполняли водой.
Однако на сей раз Кэт решительно воспротивилась, чтобы я в своем ослабленном недугом состоянии принимала ванну. Я прикрикнула на нее, поступила по-своему, и зря: уже на следующий день жар усилился, и мне пришлось лечь в постель.
Мой двоюродный брат, сын Мэри Болейн, лорд Хансдон, узнав о моем нездоровье, попросил срочной аудиенции. До моего воцарения его звали просто Генри Кэри, я же произвела его сначала в рыцари, а потом наградила титулом барона Хансдона. Я всегда поддерживала и продвигала своих родственников по линии семейства Болейн, а таким кузеном, как лорд Хансдон, вполне можно было гордиться. Он блестяще выступал на всех рыцарских турнирах, совсем недавно они вдвоем с Робертом на ристалище в Гринвиче одолели всех претендентов.
Вот почему я позволила, чтобы лорда Хансдона пропустили ко мне в спальню.
Он опустился на колени возле моего ложа и прерывающимся от волнения голосом попросил позволения привести лекаря, большого мастера своего дела, который недавно вылечил его, Хансдона, от тяжелого недуга. Я разрешила, и ко мне явился некий доктор Буркот. Он взглянул на меня, дотронулся до пылающего лба и безапелляционно заявил:
— У вашего величества оспа.
Оспа! Ужасная болезнь, почти всегда заканчивающаяся могилой! Те же, кому удается выжить, на всю жизнь остаются обезображенными. Я представила, как моя белоснежная кожа покрывается ужасными язвами, и меня затрясло.
— Нет у меня никакой оспы! Это не оспа! Уведите отсюда этого шарлатана! Он ничего не понимает в медицине!
Доктор Буркот молча поклонился и вышел, а я откинулась на подушку, клокоча от ярости.
Каждое утро я просыпалась в страхе и первым делом осматривала свое тело — не появились ли зловещие язвы. Язв не было, но лучше не становилось, жар все усиливался. Многие поговаривали, что королева при смерти, и Тайный Совет созвал специальное совещание, дабы определить порядок наследования. Некоторые считали, что наследницей должна быть Катарина Грей, другие настаивали на Генри Хастингсе, графе Хантингдоне. Он по материнской линии происходил из Плантагенетов; его предок, герцог Кларенс, приходился родным братом Эдуарду IV. Генри Хастингс был убежденным протестантом, и поэтому многие из членов Совета отдавали ему предпочтение. Все боялись, что Испания попытается посадить на английский трон Марию Стюарт.
С трудом открыв глаза, я немало удивилась — вокруг моего ложа собрался весь Тайный Совет. Неужели настал мой последний час?
В первый миг я подумала о Роберте Дадли. Что станется с ним теперь? Больше всего на свете он хотел править страной, и, надо сказать, он обладал для этого всеми необходимыми качествами.
— Милорды, — сказала я, — час моей кончины близок. Поэтому, очевидно, вы и собрались здесь.
Они молчали, и я поняла, что не ошиблась.
— Прошу вас назначить лорда Роберта Дадли протектором королевства. Такова моя воля… Обойдитесь милостиво с моим кузеном лордом Хансдоном, который служил мне верой и правдой… Я знаю, обо мне распускали слухи, но клянусь перед Господом: я люблю и всегда любила лорда Роберта Дадли, и все же меж нами никогда не было греха…
Мои слова растрогали членов Совета, и они пообещали, что выполнят все мои желания.
Я поблагодарила их и смежила веки.
Но лорд Хансдон по-прежнему верил в своего лекаря, которого я изгнала с таким позором. Мой кузен снова послал за этим эскулапом, чтобы он вернулся и спас меня.
Буркот, уроженец Германии, ответил, что и близко не подойдет к королевскому дворцу.
— Она оскорбила меня! — кричал доктор. — Назвала шарлатаном! Если бы ее величество прислушалась к моему совету, я мог бы ее спасти, а теперь пускай обходится без меня!
Посланец лорда Хансдона, влекомый то ли любовью ко мне, то ли страхом перед своим господином (последнее более вероятно), вытащил шпагу и велел доктору Буркоту надевать сапоги, плащ и отправляться в путь — иначе лекарю несдобровать.
На доктора Буркота эти решительные слова произвели глубокое впечатление. Он послушно надел сапоги, плащ и поспешил во дворец.
Должно быть, к этому времени я уже приближалась к порогу смерти. Буркот пробурчал, что его позвали слишком поздно, но, возможно, шанс еще есть.
— Нужно выгнать язвы наружу, — сказал он.
Его метода была поистине уникальной. Лекарь велел, чтобы возле камина расстелили матрас, меня обернули в ярко-алую материю и положили на это жесткое ложе. Лекарь дал мне выпить какой-то сладкий напиток — столько, сколько в меня влезет. Почти сразу же на руках и ногах появились красные пятна.
— Что это? — в ужасе воскликнула я.
— Я же говорил вашему величеству, что у вас оспа. Вы назвали меня шарлатаном, а теперь можете убедиться сами.
— Оспа! Лучше уж умереть.
— Какая чушь! — пожал плечами доктор, видимо, не испытывавший ни малейшего почтения к моей короне. — Лучше выгнать ее наружу, чем держать внутри — это верная смерть.
Я была сама не своя от горя и думала только о том, что теперь мое лицо будет навеки обезображено. Что поделаешь — я была земной, суетной женщиной, мне хотелось слыть не только великой монархиней, но и просто красивой женщиной.
В тот же день мне стало лучше. Жар спал, бред прекратился, но зато все тело покрылось воспаленными язвами.
Мэри Сидней объявила, что будет находиться возле моего ложа днем и ночью, будет следить, чтобы я не расчесывала зудящие раны. Если проявить терпение, следов на коже остаться не должно.
Я всегда сохраню в душе признательность этой женщине, хотя, конечно, был у нее и свой расчет — Мэри надеялась укрепить положение своей семьи, помочь брату. Моя Кэт дежурить возле моей постели уже не могла — она заметно сдала, постарела. Общество Мэри было мне особенно приятно, потому что она своим присутствием все время напоминала о Роберте. Мэри кормила меня, мыла, не спускала глаз, и за дни болезни я успела полюбить ее всей душой. Вскоре язвы начали понемногу сходить, но я решила, что не покажусь придворным, пока следы болезни окончательно не исчезнут.
Однажды утром я проснулась и увидела, что Мэри рядом нет. Произошло то, чего и следовало ожидать — Мэри заразилась оспой.
Кожа моя заживала быстро — должно быть, помогло крепкое здоровье. В отличие от многих придворных, включая и Роберта, я никогда не переедала, всегда содержала тело в чистоте, очевидно, это меня спасло. Несколько дней я провела перед зеркалом, не веря своему счастью. На коже ни единой язвочки, ни пятнышка! Гладкость и белизна полностью восстановились.
Всем этим я была обязана непривлекательному доктору Буркоту. Если бы не прогнала его в самом
