лицо её так высоко, что его не видно, она, как гора, вся чёрная и так же изрыта морщинами, – приподняв руками груди свои, большие, как холмы, она подаёт их кому-то и говорит ласково:
– Чтобы род и плод увеличился, и во имя духа святаго, сына пресвятыя богородицы, и на посрамление дьяволово…
Хлынул дождь, и пьяный остробородый человек в енотовой шубе закричал:
– Кто меня знает? Никто меня не знает! А мои стихи лучше Надсона…
Под забором, в крапиве, дёргаясь и жалобно мяукая, умирает ушибленная кем-то кошка, половина красного кирпича лежит рядом с нею, а на ветке качается ворона, косо, неодобрительно смотрит в глаза Макара и говорит, скучно упрекая:
– А вы всё ещё не прочитали «Наши разногласия» (труд г.Плеханова – Ред.) и Циттеля, и Циттеля… (Zittel Карл Альфред (1839-1904), немецкий геолог и палеонтолог, иностранный член-корреспондент Петербургской АН (1896). Труды по ископаемым животным (аммонитам, губкам и др.). Систематизировал палеонтологические знания в капитальных справочниках – Ред.)
Потом она летит над озером, её тень маленьким облачком скользит по воде, а старенький Христос, уже седой, но всё такой же ласковый, как прежде, удит рыбу, сидя в челноке, улыбается и рассказывает:
– В жарких странах люди чёрные, а душа у всех одинаковая, и у меня – как у них, и у тебя – как у них…
Макар не верит ему:
– Ты – бог, какая у тебя душа? У бога нет души…
Христос смеётся, взмахивая удилищем.
– Ой, чудак! Ну – сказал…
И отирает рукою мокрые, в слезах, удивительно ясные, очень печальные глаза.
А Макар сердится:
– Ты почему людей не жалеешь?
– Я – жалею, они сами себя не жалеют… – и он машет маленькой, сухою ручкой в сторону далёкого синего озера.
На берегу, на сыром песке лежит бородатый утопленник в красной рубахе, лицо – огромное – распухло, глаза вытаращены, а губы надуты, над ним стоит урядник и говорит, поплёвывая:
– Марина Николаевна, – тьфу, – кланяется вам… – вот дух какой! Тьфу!..
И рыжебородый священник, обмахиваясь соломенной шляпой, соглашается:
– Дух – мёртвый… А Марина – дура подлая…
Он тут же, этот бескрылый, мёртвый дух: он – круглый, как пузырь, глаза у него разные, это ясно видно, хотя оба они не имеют зрачков и смотрят на Макара двумя мутными пятнами, одно – зелёное, другое – серовато-жёлтое, смотрят долго и мучительно мешают понять что-либо…
Эти картины движутся бесконечно, бессмысленно и, оскорбляя своей навязчивостью, – бесят; Макар сердито отгоняет их, кричит, хочет бежать, но каждый раз, когда он пытался спрыгнуть с койки, боль в груди и в спине будила его.
В одну из таких минут он услышал над собою зловещий шёпот:
– Профессор Студентский, ш-ш…
У койки встал человек с опухшим лицом, он приказал:
– Снять перевязку!
Он не понравился Макару. Люди в белых халатах обнажили грудь Макара, профессор, тыкая в неё холодным и тяжёлым пальцем, стал громко говорить:
– Здесь мы видим совершенно правильную картину…
Макар слушал и злился – профессор говорил не то, неверно…
– Дня через три он должен умереть…
– А я – не умру, – сказал Макар.
– Что?
– Вы врёте…
– Закройте его, сиделка…
Они все пошли прочь, тогда Макар схватил со столика драхмовую (включающую в себя одну дозу лекарства – Ред.) бутылку хлорал-гидрата (средство для наркоза, снотворное – Ред.) и начал жадно пить из неё, на него бросились, вырвали бутылку, облили лицо, он бился и кричал:
– А что, а что? Ага-а…
И снова поплыл среди странных картин.
Потом бред оставил его, и он сразу почувствовал себя в обстановке отвратительной, среди людей, никогда не виданных им и до изумления, до испуга непонятных ему.
Рядом с ним медленно умирал от Брайтовой болезни (гломерулонефрит, болезнь почек – Ред.) синий человек, черноусый, с длинным носом и мёртвыми тёмными глазами, он всё вздыхал:
– Господи, не попусти…
По другую сторону лежал, готовясь к операции, широкорожий учитель; непрерывно щупая толстыми пальцами раковую опухоль на щеке, он по нескольку раз в день спрашивал Макара:
– Вы отчего застрелились?
Но, быстро забыв ответ, снова спрашивал, глядя в потолок мутными глазами:
– Вы отчего…
Макар отвечал разно: от скуки, чтобы избежать надоедливых людей, от угрызений совести, – учитель спокойно выслушивал все ответы и говорил мерно, скучно:
– У вас ещё бред.
– Подите к чёрту, – предлагал Макар.
Учитель крестился, вздыхая:
– Господи – помилуй! Какой вы грубый и невоспитанный человек. Я, может быть, во время операции умру под ножом, а вы… Ну – почему не сказать просто и правду? О боже!
Кроме этих двух, в палате жили ещё четверо безносых людей, ожидая, когда им сделают ринопластические носы; трое из них ходили с перевязками поперёк лица, а у одного над ямой, где был нос, уже торчали стропила из золотой проволоки. Все они были здоровые ребята и казались Макару похожими друг на друга, точно братья; они играли в карты, пили водку, заедая её сухим чаем; по ночам, лёжа на койках, спокойные, точно свиньи, они говорили о женщинах, сообщая друг другу чудовищные анекдоты, и хихикали, фыркали, хрюкали.
На другую же ночь, после того как он пришёл в себя, Макар сказал им невежливо:
– Эй, вы, господа, перестаньте говорить пакости…
Он ждал, что безносые станут спорить, ругаться, но они покорно замолчали, и это очень удивило его. А утром все четверо один за другим подошли к его койке и стали удивительно глупо и скучно издеваться над ним, говоря однообразно гнусавыми голосами и однообразно хихикая:
– Ты что же, сударь, ты зачем же выздоравливаешь, ась?
– Решимшись на смерть, а теперь попятно?
– Р-ретир-руешься, младой чавэк, э?
– Поелику – что начато, то должно быть и кончено…
Сначала Макар рассердился, стал ругаться – это их обрадовало до того, что один, упёршись руками в колени, согнулся и в яростном возбуждении стал травить его, как собаку: сжал зубы, покраснел весь и, шлёпая губами, зашипел:
– Взы-ы, взы…
А товарищи посильно помогали ему.
Это вызвало у Макара какое-то тупое изумление: он смотрел на них и всё более убеждался, что все четверо, несмотря на разные лица, странно похожи друг на друга.
– Что вы делаете? – спросил он.
Один из них, более лысый, чем другие, поглядел на него, прищурив слезящиеся, красные глаза, и сказал товарищам:
– Ну его, идёмте… Конечно – сумасшедший…
И все ушли в коридор, причём в двери один обернулся, чтобы показать Макару толстый сизый
