точно искал солдат.
– Айда, ребята?! – грустно предложил чей-то голос.
Трое солдат встали с земли, один спросил:
– Когда же?
– Завтра! – ответил Авдеев.
Вера взглянула на него, одобрительно кивнув головой. Солдаты быстро пошли, разговаривая.
– Это надо слушать скорее…
– Али забыть боишься?
И голоса утонули в темноте.
– До свидания, барышня! – сказал рыжий солдат, уходя.
– Желаю вам всего доброго! – ответила Вера, – ей хотелось сказать много ласковых слов каждому из них.
Солдат быстро обернулся.
– Покорнейше благодарю!
И весёлым голосом спросил:
– Исаев, ты что же?
– Сейчас…
Тяжело двигая своё большое тело, он поднялся на ноги и иедоумённо сказал:
– А смелая вы, барышня, ей-богу, право!
Шамов тихо засмеялся.
– Чего смеешься? Али – не смелая!
– Как же нет?
– А – смеёшься!
– Так я – с радости…
– Вас как зовут?
– Вера.
– А по батюшке?
– Дмитриевна.
– До свидания, значит, Вера Дмитриевна, до завтра вечером! Смелая вы, ей-богу! И – такая молодая, а уж всё объясняете.
Он протянул ей руку и засмеялся.
– А я думал, что, мол, так это она, с жиру, – для баловства с мужчинами…
– Ну, ладно, ты иди! – тихо сказал Авдеев. – Мы с Шамовым проводим её до дороги.
– До свидания! – повторил Исаев, повернулся к лесу и крикнул: – Эй! Подождите меня!
Шамов, улыбаясь, заметил:
– Он лешего боится, Исаев-то!
– И боюсь! – сказал тот, широко шагая. – А ты – нет? Эй, ребята!
– Идите и вы! – предложил Авдеев Вере.
Ей показалось, что на щеках у него выступили красные пятна.
«Болен?» – утомлённо подумала девушка. Шамов шёл сзади неё и радостно говорил:
– А и боялся я – господи! Главное тут – мужчины они – дикие…
Горячая волна крови хлынула в лицо Веры, она строго спросила:
– Вы защитили бы меня?
– Конечно! – быстро согласился Шамов. – Это конечно…
Но он так сказал это, что девушка не поверила ему. Авдеев же, идя рядом с нею, молчал.
– Вы защитили бы меня? – требовательно повторила Вера, заглядывая ему в лицо.
Он ответил не сразу и спокойно:
– Не знаю этого.
Девушка оглянулась – уже ночь пришла, и маленькие огни в развалинах мельницы горели всё веселее.
– Почему не знаете?
– Почему? – повторил Авдеев. Остановился у обрыва и заявил:
– Дальше мы не пойдём.
– До свидания! – тихонько сказала Вера.
– Завтра! – улыбаясь, отозвался Шамов.
– Дело это я всё понимаю, до самой глубины его! – вдруг и громко заговорил Авдеев. – Оно должно расти прямо, без страха. А если кто подался в сторону – кончено! Цены ему нет, и надобности в нём – никакой!
Шамов высунулся вперёд и, смеясь, сказал:
– Он – сурьёзный у нас…
– Это так! – согласилась Вера, улыбаясь Авдееву.
– Я, может, обидно скажу, – продолжал он, – только я думаю, что слабого человека лучше замучить, чем чтобы он жил. Жизнь его – на соблазн другим, а смерть – на поучение. Людей убивают, чуть они что начнут. Людям нужны примеры, чтобы им не бояться горькой гибели прежде время, не сдавать в силе, чтобы они делали своё дело упрямо. Верующий нужен, неверующий – нет, так уж пускай после него рассказ останется, погиб, дескать, за веру свою; он от слабости своей погиб, а вид такой будет, что за веру.
Вере было жутко видеть зелёный, холодный блеск его глаз, её пугал фанатизм солдата, и она не находила в себе желания спорить с ним. Авдеев искоса взглянул на неё и сказал мягче, тише:
– Я говорю не только про вас, а так вообще, потому, что так я думаю. Вашу речь не первую слышу – ну, а человеческого не слыхал. Все – внушают, все заставляют – верь не верь, а поступай по-нашему. Каждый внутри себя – начальство для другого, что бы он ни говорил! А тут не внушать надо, надо объяснить так, чтоб уж я сам видел, что для меня нет другого пути, как против всего в жизни, – совершенно против всего, как всё против меня в ней поставлено! Вы тоже начали упрекать нас, – дескать, звери. Это легко сказать о всяком человеке… Но если мы и звери – почему? И хуже ли других? И можно ли нам, без разума, быть лучше? Всё это надо рассказать людям просто, – для того и слово дано вам, чтобы говорить просто, по-человеческому. У всякого своё сердце, и во всяком сердце человеческое найдётся, но только когда все кругом виноваты – каждый хочет оправдаться и потому – врёт! Сам свою правду скрывает, сам себя душит – так я думаю…
Он договорил свою речь медленно, задумчиво и протянул Вере руку – сухую и горячую.
– До завтра, значит!
– Прощайте! – сказала она, вздрагивая.
Шамов с улыбкой кивнул ей головой.
– Идём скорее!
И оба быстро пошли по плотине, гулко топая ногами.
Стоя у крутого подъёма в гору, Вера провожала глазами две белые фигуры до поры, пока они не скрылись в черноте леса.
На развалинах мельницы торопливо трещал огонь и что-то шипело, как бы уговаривая его – тише, тише… Хитрые языки пламени осторожно ползали по грудам сырого дерева, являясь
