Они остановились как раз над головою Назарова, – сквозь щели моста на картуз и плечи его сыпался сор.
– Дальше не пойдёте? – спросил Степан.
– Я – нету, а вот Кристя, чать, пошла бы, до мельницы, до милёнковой…
– Видала я его нынче, – тихо и медленно выговорила Христина, и Назарову показалось, что слова её небрежны, неуважительны.
– Ну, я иду…
Рогачёв сошёл с моста, а девицы пошли назад, и Наталья тихонько запела:
Встретишь милого мово,
Скажи – я люблю его…
– Так ли, Кристюшка?
– Невесёлый он у меня, милый-то…
– Невесел, да – богат.
– Ну-у…
– Ничего, раскачаешь! Ох, девонька…
Шаги заглушили слова Натальи.
Напряжённо вслушиваясь, Назаров смотрел, как вдоль берега у самой воды двигается высокая фигура Степана, а рядом с нею по воде скользило чёрное пятно. Ему было обидно и неловко сидеть, скрючившись под гнилыми досками; когда Рогачёв пропал во тьме, он вылез, брезгливо отряхнулся и сердито подумал о Степане:
«Пустобрёх…»
А Христину – обругал:
– Дура! Туда же, невесел я для неё… Нищета козья…
И пошёл на мельницу, опустив голову, заложив руки за спину, чувствуя себя жутко одиноким в этой тёплой, расслабляющей тьме ночной.
IV
Он тихонько вошёл в сени, остановился перед открытой дверью в горницу, где лежал больной и откуда несло тёплым, кислым запахом.
На столе горела лампа, окна были открыты, жёлтый язык огня вздрагивал, вытягиваясь вверх и опускаясь; пред образами чуть теплился в медной лампадке другой, синеватый огонёк, в комнате плавал сумрак. Николаю было неприятно смотреть на эти огни и не хотелось войти к отцу, встречу шёпоту старухи Рогачёвой, стонам больного, чёрным окнам и умирающему огню лампады.
– И вот, сударыня ты моя, – певуче шептала знахарка Рогачёва, – как родилось у них дитё…
А больной бормотал густым, всхрапывающим голосом:
– Хо-осподи! Да-а, да-да-ай…
– Будто просит чего? – заметила тётка Татьяна.
– Бредит! И как уведомила она…
Николай, шагнув через порог, угрюмо сказал тётке, сидевшей в ногах кровати:
– Поправила бы лампадку-то…
И спросил Рогачёву:
– Хуже стало?
Маленькая, круглая старушка, с румяным личиком и мышиными глазками, помахивая полотенцем над головою больного, приторно ласково ответила, положив руку на красный лоб старика:
– Не заметно лучше-то, вот уж что буде `ополночь…
Перекатывая голову по подушке, старый мельник хмурил брови и торопливо говорил:
– Хосподи, хосподи…
Лицо у него было багровое, борода свалялась в комья, увеличив и расширив лицо, а волосы на голове, спутавшись, сделали череп неровным, угловатым. От большого тела несло жаром и тяжёлыми запахами.
– Ничего не понимает? – осведомился Николай, отходя прочь.
Знахарка отрицательно покачала головой и угнетённо вздохнула.
– Будто нет, родимый…
– Меня не спрашивал?
– Спрашивал, как же…
– Когда?
– Да уж давненько…
Николай сел на лавку, глядя, как тётка возится с лампадой и, обжигая пальцы, дует на них, посмотрел на стены, гладко выскобленные и пустые, днём жёлтые, как масло, а теперь – неприятно свинцовые, и подумал:
«Это неверно, что от обоев клопы заводятся, – клопы от нечистоты. Здесь мне придётся прожить года два ещё – пока строишься, да пока продашь… Перед свадьбой оклею обоями».
И снова привстал на ноги, заглядывая через спинку кровати на большое, вздувшееся тело отца.
Гудели мухи, ныли комары, где-то трещал сверчок, а с воли доносилось кваканье лягушек. Покачиваясь на стуле, Рогачёва всё махала полотенцем, и стул под нею тихонько скрипел.
– Кто тут? – вдруг строго спросил больной и тотчас закашлялся.
– Я, батюшка, – отозвался Николай, обходя знахарку и становясь перед глазами старика.
– За доктором послали? – хрипел мельник, высвобождая изо рта дрожащими пальцами усы и бороду.
– Да, – тихо ответил Николай.
– Не слышу!
– Послали.
– Кого?
– Ванюшку Скорнякова.
– А Левон?
– Пьяный.
– У-у! – застонал старик, жадно хватая воздух широко открытым ртом. – Вот – пьяный, издохнуть не дали, началось…
– Праздник сегодня, – напомнил Николай.
– Какой праздник – отец умирает! Хозяин умирает! – плаксиво и зло хрипел отец, хлопая ладонями по постели и всё перекатывая голову со стороны на сторону. Уши у него были примятые, красные, точно кожа с них сошла. Он глядел в лицо сына мутными, налитыми кровью глазами и всё бормотал непрерывно, жалобно, а сзади себя Николай слышал предостерегающий голос тётки:
– Ванька-то, гляди, поехал ли? Недавно ещё, незадолго до стада, видела я
