ладонью и, утвердительно кивая головою, ворчал, как избитая собака:
– Ежели никому никого не жалко, и мне никого не жаль!
– Коль, – шептала Анна, поглаживая его волосы, – мне тебя жалко, ей-богу же, очень жалко!
– Иди, а то увидят!
– Не видать. Эх ты, погодить бы тебе жениться-то, поживи лучше со мной – право! Христюшка девка властная, свертит она тебя, скрутит!
– Я сам всех скручу, – твёрдо сказал Назаров и сурово прибавил: – Иди, Анка, иди, знай!
Уходя, она шепнула:
– Смотри, не обмани, пятишну – ладно? Я – в баню приду, гляди!
Он молча кивнул головой, глядя, как в селе над церковью, на красном небе, точно головни в зареве; пожара, мелькают галки, – у него в душе тоже вились стаи чёрных, нелюдимых дум.
Жаркий день догорал, из леса плыл синеватым дымом ласковый и тёплый вечер.
