же испугавшись, он мысленно обругал себя:
«Эх, дурак!»
С минуту Христина молчала, потом, подняв голову, спросила негромко, но как-то особенно внятно:
– Не будет?
– Слышал я, как ты давеча говорила про меня, – бормотал он, – я ведь в сарае был!
– Ну так что?
– Не любишь ты меня!
Она отворила дверь, встала в ней, как в раме, и сказала:
– А коли свадьбы не будет, так ты ко мне и не лезь! Вон, Анютка живёт для эдаких!
– Не хуже тебя, – тихо сказал он, а Христина спокойно ответила:
– Вот и ладно, коли не хуже.
Пошла прочь, но, сделав шага три, обернулась и сказала веско, сердито угрожающе:
– Только ты знай – без меня тебе пропасть – понял? Как хочешь. Затравят тебя, заторкают, так и знай! Ты вспомни, чего наделал?
Он сел на лавку, тупо думая:
«Это – верно, без неё пропадёшь с моим характером! Вроде пьяного я – отчего это? Христина знает силу свою и меня знает, верно! Сволочь она и нисколько меня не любит – врёт! И я её тоже, видно, не люблю. Матка её – просто дура, полоумная».
Тело у него налилось ноющей болью и устало от неё, голова кружилась, а в глазах вызывающе волновались голые груди девушки.
«Это она нарочно показывается, – вяло и бессильно думал он, – она хитрая, знает! И верно, что ей всего лучше за прилавком стоять, это вот – верно! Торговка».
Мысль наткнулась на новую тропу – что, если и в самом деле продать тут всё и уехать с деньгами в город, а там исподволь приглядеть тихую девицу, жениться и открыть торговлю? Здесь – жить не дадут, будут дразнить отцовыми делами, будут напоминать, как он ездил за доктором, а Христина в этом поможет людям, в случае если дело с нею не сойдётся, – она не зря говорит, что без неё – затравят! Он долго путался в этих противоречивых мыслях, ставя себя так и эдак и нигде не видя твёрдой почвы.
Сквозь неприкрытую дверь был виден кусок синего неба и скучный узор ветвей ветлы на нём, в огороде работали девки, Анна с Натальей звонко перекликались, а Христинин сочный низкий голос был слышен редко, звучал сердито и неохотно.
– Николая – не видали? – спросила издали тётка.
Христина ответила:
– В предбаннике сидит.
– Чего он там?
– Поди да спроси.
– Ой, девка, какая ты неуважительная!
Николай слышал, как Христина проворчала:
– Работай на вас, да ещё уважай!
Анютка сипло и ласково сказала:
– От жары хоронится.
Пахло пареными вениками, гнилью и мылом. Николай стал думать об Анютке: гулящая, а – приятная! Попроси её приласкать, не просто, как она привыкла, а по-хорошему, душевно – она бы, наверно, сумела и это. Он пользовался ею не один раз, а она виду не подаёт, что было у неё с ним. Распутница, а – скромная. Вот позвать её назло Христине и посидеть с нею, поговорить. Если бы не такой день, он бы сделал это.
«Как трудно одному, – господи!»
Прошла мимо Христина с граблями в руке, покосилась на дверь, исчезла, снова явилась, загородив щель, сунула в предбанник голову и сказала деловито:
– Там мужики пришли, гроб надо делать!..
– Ну?
– Шёл бы туда.
– Сейчас. Рассердилась ты?
Она отступила, бросив небрежно:
– Чего сердиться? Я тебе ни жена, ни что.
«Врешь», – устало подумал Назаров, встал и пошёл в дом, а впереди его шла с корзиной огурцов на плече Анна, круглая и мягкая, – он смотрел, как изгибается её стан, вздрагивают, напрягаясь, бёдра, и думал:
«Встану я на ноги – давить вас всех буду, как вшей», – и закончил это обещание крепкой, едкой матерщиной.
В проходе из огорода в сарай Анна задела его корзиной, он грубо крикнул:
– Тише!
– Ой, не видала я, Николай Фаддеич, прости!
Назаров тотчас смягчился.
– Не больно.
– А – кричишь?
Он заглянул в лицо ей – Анна ласково улыбалась.
– Так уж это, – смущённо сказал он, – душа кричит!
– Ещё бы те молчала! – согласилась Анна.
«Ведь вот, – думал он, идя по двору, – много ль надобно человеку? Отвечай ему согласно, вот и всё, вот он и доволен бы!»
На дворе толклись мужики в синих вытертых портках, в розовых и красных рубахах, босоногие, растрёпанные, и, хотя одёжа на них была цветная, все они казались серыми, точно долго лежали в земле, только что вылезли из неё и ещё не отряхнулись. Молча дёргали его за руку, щупали хитрыми глазами, некоторые мычали что-то, а дурашливый Никита Проезжев, плотник, спросил тенорком:
– Чать, ты, Никола Фадев, поласкове будешь к нам, чем отец был, – ай нет?
– Не время, Никита, этим разговорам! – степенно сказал кто-то.
Николай смотрел на них, как сквозь сон, и не понимал – чего им надо, зачем пришли? Проезжев хвастался:
– Навек домовину сгоношу, вплоть до второго пришествия!
Кто-то сказал угрюмо:
– До страшного суда…
– Панафида будет? – приставал к Назарову высокий старик с большим распухшим носом и царапиной на щеке.
– Тётку спроси, – сказал Николай, входя в сени, и слышал сзади себя пониженные голоса:
– Убило всё-таки ж!
– Отец, как-никак…
А в избе однозвучный голос лениво и устало выпевал:
– «Да постыдятся вси кланяющиеся истуканам, хвалящиеся о идолех свои- их…»
Тётка Татьяна, согнувшись, расстилала по полу полотно, над головой её
