С важностью человека, которому хорошо известны законы и который убеждён в их незыблемости, Автономова долго говорила Илье о том, что Маше нужно подчиниться требованиям мужа.
- Пусть подождёт. Он - старый, скоро умрёт, тогда она будет свободна, всё его имущество отойдёт к ней... И ты женишься на молодой вдовушке с состоянием... да?
Она засмеялась и снова серьёзно продолжала поучать Илью:
- Но будет лучше, если ты прекратишь сношения с твоими старыми знакомыми. Теперь они уже не пара тебе... и даже могут сконфузить тебя. Все они - грязные, грубые... например, этот, который занимал денег у тебя? Худой такой?.. Злые глаза?..
- Грачёв...
- Ну да... Какие у простолюдинов смешные птичьи фамилии: Грачёв, Лунёв, Петухов, Скворцов. В нашем кругу и фамилии лучше, красивее: Автономов! Корсаков! Мой отец - Флорианов! А когда я была девушкой, за мной ухаживал кандидат на судебные должности Глориантов... Однажды, на катке, он снял с ноги у меня подвязку и пригрозил, что устроит мне скандал, если я сама не приду к нему за ней...
Илья слушал её рассказы и тоже вспоминал о своём прошлом, ощущая в душе невидимые нити, крепко связывавшие её с домом Петрухи Филимонова. И ему казалось, что этот дом всегда будет мешать ему жить спокойно...
Наконец, мечта Ильи Лунёва осуществилась.
Полный спокойной радости, он стоял с утра до вечера за прилавком своего магазина и любовался им. Вокруг на полках красовались аккуратно расставленные коробки и картоны; в окне он устроил выставку, разложив на нём блестящие пряжки, кошельки, мыла, пуговицы, развесив яркие ленты, кружева. Всё это было яркое, лёгкое. Солидный и красивый, он встречал покупателей вежливым поклоном и ловко разбрасывал пред ними по прилавку товар. В шелесте кружев и лент он слышал приятную музыку, девушки-швейки, прибегавшие купить у него на несколько копеек, казались ему красивыми и милыми. Жизнь стала приятной, лёгкой, явился какой-то простой, ясный смысл, а прошлое как бы туман задёрнул. И ни о чём не думалось, кроме торговли, товара, покупателей... Илья взял для услуг себе мальчика, одел его в серую курточку и внимательно следил за тем, чтобы мальчик умывался тщательно, как можно чище.
- Мы с тобой, Гаврик, торгуем товаром нежным, - говорил он ему, - и должны быть чистыми...
Гаврик - человек лет двенадцати от роду, полный, немножко рябой, курносый, с маленькими серыми глазами и подвижным личиком. Он только что кончил учиться в городской школе и считал себя человеком взрослым, серьёзным. Его тоже занимала служба в маленьком, чистом магазине; он с удовольствием возился с коробками и картонками и старался относиться к покупателям так же вежливо, как хозяин.
Илья смотрел на него, вспоминая себя в рыбной лавке купца Строганого. И, чувствуя к мальчику какое- то особенное расположение, он ласково шутил и разговаривал с ним, когда в лавке не было покупателей.
- Чтобы тебе не скучно было, ты, Гаврик, когда свободно, книжки читай, - советовал он своему сотруднику. - За книжкой время незаметно идёт, а читать приятно...
Лунёв ко всем людям стал относиться мягко, внимательно и улыбался улыбкой, которая как бы говорила:
'Повезло мне, знаете... Но - вы потерпите! Наверное, и вам вскорости повезёт...'
Открывая свой магазин в семь часов утра, он запирал его в девять. Покупателей было немного, и Лунёв, сидя у двери на стуле, грелся в лучах весеннего солнца и отдыхал, ни о чём не думая, ничего не желая. Гаврик сидел тут же в двери, наблюдал за прохожими, передразнивая их, подманивал к себе собак, лукал камнями в голубей и воробьёв или, возбуждённо шмыгая носом, читал книжку. Иногда хозяин заставлял его читать вслух, но чтение не интересовало его: он прислушивался к тишине и покою и своей душе. Эту тишину он слушал с наслаждением, упивался ею, она была нова для него и невыразимо приятна. Но порою сладостная полнота чем-то нарушалась. Это было странное, едва уловимое предчувствие тревоги; оно не колебало покоя души, а только касалось его легко, как тень.
Тогда Илья начинал разговаривать с мальчиком.
- Гаврик! У тебя отец чем занимается?
- Почтальон, письма носит...
- А семья большая у вас?
- Больша-ая! Нас множество. Которые - большие, а которые ещё маленькие.
- Маленьких сколько?
- Пять. Да больших - трое... Большие уже все на местах: я - у вас, Василий - в Сибири, на телеграфе служит, а Сонька - уроки даёт. Она зд`орово! Рублей по двенадцати в месяц приносит. А то есть ещё Мишка... Он - так себе... Он старше меня... учится в гимназии...
- Стало быть, больших-то не трое, а четверо...
- Ну как же? - воскликнул Гаврик и поучительно добавил: - Мишка только учится ещё... А большой - который уж работает.
- Бедно живёте?
- А конечно! - спокойно ответил Гаврик и громко втянул носом воздух. Потом он начинал рассказывать Илье о своих планах в будущем.
- Вырасту - в солдаты пойду. Тогда будет война... Вот я на войну и закачу. Я - храбрый... Сейчас это впереди всех на неприятеля брошусь и отниму знамя... Дядя мой отнял этак-то, - так ему генерал Гурко крест дал и пять целковых...
Илья улыбался, глядя на рябое лицо и широкий, постоянно вздрагивающий нос. Вечером, закрыв магазин, Илья уходил в маленькую комнатку за прилавком. Там на столе уже кипел самовар, приготовленный мальчиком, лежал хлеб, колбаса. Гаврик выпивал стакан чаю с хлебом и уходил в магазин спать, а Илья сидел за самоваром долго, иногда часа два кряду.
Два стула, стол, постель и шкаф с посудой составляли убранство нового жилища Ильи. Комната была узкая, низенькая, с квадратным окном, из которого было видно ноги людей, проходивших мимо него, крышу дома на противоположной стороне улицы и небо над крышей. На окно он повесил белую занавеску из кисеи. С улицы окно заграждала железная решётка, она очень не нравилась Илье. А над постелью он повесил картину 'Ступени человеческого века'. Эта картина нравилась Илье, и он давно хотел купить её, но почему-то до открытия магазина не покупал, хотя она стоила всего гривенник.
'Ступени человеческого века' были расположены по арке, а под нею был изображен рай. В нём Саваоф, окружённый сиянием и цветами, разговаривал с Адамом и Евой. Всех ступеней было семнадцать. На первой из них стоял ребёнок, поддерживаемый матерью, и было подписано красными буквами: 'Первые шаги'. На второй - ребёнок, приплясывая, бил в барабан, а подпись под ним гласила: '5 лет, - играет'. Семи лет его 'начали учить', десяти - он 'ходит в школу', двадцати одного года - он стоит на ступеньке с ружьём в руках и с улыбкой на лице, - подписано: 'Отбывает воинскую повинность'. На следующей ступени ему двадцать пять лет: он во фраке, со складной шляпой в руке и с букетом цветов в другой, - 'жених'. Потом у него выросла борода, он надел длинный сюртук с розовым галстухом и, стоя рядом с толстой женщиной в жёлтом платье, крепко жмёт ей руки. Дальше человеку исполнилось тридцать пять лет: в рубахе, с засученными рукавами, он, стоя у наковальни, куёт железо. На вершине лестницы он сидит в красном кресле, читает газету, а четверо детей и жена слушают его. И сам он и его семья одеты прилично, чисто, лица у всех здоровые, довольные. В эту пору человеку пятьдесят лет. Но вот ступеньки опускаются книзу: борода у человека уже седая, он одет в длинный жёлтый кафтан, в руках у него кулёк с рыбой и кувшин с чем-то. Под этой ступенькой подписано: 'Домашний труд'; на следующей - человек нянчит своего внука; ниже - его 'водят', ибо ему уже восемьдесят лет, а на последней ступеньке - девяноста пяти лет от роду - он сидит в кресле, поставив ноги в гроб, и за креслом его стоит смерть с косой в руках...
Сидя за самоваром, Илья поглядывал на картину, и ему было приятно видеть жизнь человека, размеренную так аккуратно и просто. От картины веяло спокойствием, яркие краски её улыбались, словно уверяя, что ими мудро написана, для примера людям, настоящая жизнь, именно так написана, как она и должна идти. Рассматривая это изображение человеческой жизни, Лунёв думал о том, что вот достиг он, чего желал, и теперь жизнь его должна пойти так же аккуратно, как на картине. Будет она подниматься вверх, и на самом верху, когда он накопит достаточно денег, он женится на скромной, грамотной девушке...
Самовар уныло курлыкал и посвистывал. Сквозь стекло окна и кисею занавески в лицо Ильи тускло
