позёвывая, сонный и нечёсаный, сидел на лавке, упёршись в неё руками.
– Ну, стало быть, мы с вами, Финоген Ильич, за прокорм, квартиру в расчёте?
– Ровно бы так… -сказал Финоген.
– Значит, спасибо за хлеб-соль, за ласку…
– Не на чем.
– Какая уж наша хлеб-соль? – со вздохом сказала Варвара.
Ефим зевнул и объявил:
– Деревенский хлеб – он самый святой на земле…
– Свят-то он свят, да не так, чтобы скусен… – вставил Финоген, почёсывая спину.
Лохов подпоясывал тулуп кушаком и молчал. Подпоясавшись, он взял в руку шапку, перекрестился и, поклонившись всем, молвил:
– Прощайте!
– С богом! – в один голос ответили Варвара и Ефим, а Финоген молча поклонился.
И все четверо пошли вон из избы. Финоген отворил ворота. Лохов ввалился в тележку, повозился в ней и, взяв вожжи в руку, снова сказал, сняв шапку и тряхнув головой:
– Прощайте! Н-но!
Пегая лошадка пошла…
Провожатые вышли за ворота и стали смотреть вслед тележке, прыгавшей по замёрзшим кочкам грязи, кое-где покрытым снегом. Предрассветный сумрак окутал деревню каким-то призрачным туманом, и тележка Лохова быстро скрывалась в нём.
– Дорога, избави бог, плоха! – сказал Ефим, качая головой.
– Да, попрыгает он двадцать семь вёрст… -заметила Варвара и ушла в избу.
Финоген взглянул на неё, говоря Ефиму:
– Идём ко мне, – чаем напою…
– Идём…
В избе Варвара, возившаяся у печи с самоваром и освещённая огнём, пылавшим в печи, встретила их вопросом:
– Уехал?
Точно она этого не знала.
– Укатил! – сказал Ефим.
– Н-да-а! отвалился… – задумчиво протянул Финоген. – Плох он… очень он плох! Другой бы… э-э-э! Так бы это он оборудовал свои дела… что нам бы одно осталось – кричи караул!
– Напрасно ты, по-моему, его застращал… – сказал Ефим. – Что пугать человека? То невыгодно, другое недоходно… пусть бы он сам попробовал… А нам он человек полезный… в банк-от бы и тово…
– Ну, что вышло, то и вышло. А у нас ему учиться жить – не место. Мы не для него… Плох потому что.
– Погоди! Доживёшь, может, и до хорошего какого… – пригрозила Варвара. – Подползёт да и прицепится… как вон Фомичев в Кузнечихе.
– Это ещё улита-то едет, – когда-то она будет!.. – задумчиво сказал Финоген.
– А никого он здесь не расположил к себе!.. -заметил Ефим.
– Кроме Лёски твоего…
Ефим засмеялся.
– Лёске он был друг…
– Вот такой ворон, как Мотька этот, и начал бы со стервятины вроде Лёски… А на ней отъевшись, и нас, грешных, стал бы долбить помаленьку да не торопясь.
– Оно, пожалуй, так.
– То-то…
– Финоген Ильич, пригляди за самоваром-то, а я пойду творогу принесу да сочней спеку… – попросила Варвара мужа.
– Али у тебя хлебы ныне? – спросил Ефим.
– Хлебы… – ответила женщина, уходя из избы.
– Н-да… семь, говорит, сот у меня… – задумчиво говорил Финоген, сидя на лавке против печи и пристально глядя на огонь. – Врёт, надо быть, больше имеет… Мне бы хоть эти самые семь сот… Ну и повернулся бы я с ними! Эхе-хе! Зимой бы у меня мак зацвёл… А он что? Дурак!..
– Видно, бог дураков-то больше любит… – сказал Ефим.
– Э-эхма!
Освещённое огнём угрюмое лицо Финогена дрогнуло, и в голубых глазах его блеснула на миг тёмная грусть…
