– По облику этого не видно.
– Н-да, наружность у него сытая…
– Был он у тебя?
– Как же… Пришёл третьеводни на гумно…
– Ну?
– Я, стало быть, молочу… Бог, говорит, на помочь… Спасибо, мол…
– Да ты говори дело. Мне ведь известно, что коли человек с человеком встретятся – так здороваются они.
– Да ведь какое дело у меня с ним?
– Что он говорил-то?
– Разное… Землю, говорит, товариществом покупаете? Да, собираемся, мол. Так, говорит. Меня, говорит, в компанию не возьмёте?
– Ага! – сказал Финоген, двинув бровями.
– Да… меня, говорит, в компанию…
– Ну, а ты что ему на это?
– А я, значит, на тебя сослался… Финоген, мол, у нас этому делу голова, так ты уж к нему иди…
Финоген задумался, поглаживая бороду.
Разговор происходил в огороде, под развесистой ветлой. Шабры стояли друг против друга, разделённые плетнём: Ефим – облокотясь на него, а Финоген – прислонившись к стволу ветлы. Уже вечер наступал, и дул холодный осенний ветер, играя голыми ветвями дерева.
– Ты как думаешь насчёт этого? – спросил Ефим.
– Я? я… так думаю: нацелились, к примеру, собаки на кость, нацелились и стоят, – не даётся им кость- то. Вдруг к ним волк – примите, говорит, и меня в компанию…
Ефим засмеялся.
– Ловко это ты приравнял.
– Ну вот, видишь… Принимать волка в товарищи – нет резону, зверь жадный. Отогнать его… трудненько! Вот оно какое дело-то…
– В случае, ежели… добудет он земли себе – хозяйствовать, поди, ведь не станет? – спросил Ефим.
– Захотел! Трактир он откроет…
Шабры задумались и долго молчали. Ефим смотрел на гряду пред его глазами, а Финоген всё гладил бороду и на неё глядел.
– Вот если бы с волка шкуру ободрать… – вдруг сказал он негромко, но твёрдо.
Ефим вопросительно взглянул на него.
– Как это?
– Н-не знаю… Как-нибудь, чай, можно…
– Мм… – недоверчиво промычал Ефим.
– Думал я уж насчёт этого.
– Ну?
– Ничего… Дело такое, что большого требует ума… и дружбы тоже… Принять в компанию его можно. Деньгам у него надо быть… А нам бы деньги очень впору…
– Эх как! – вздохнул Ефим.
– И ежели его принять, так тогда задаток-то банку и был бы у нас полностью.
– Примем ин? – сказал Ефим просительно.
– Принять, говоришь? Тогда он сейчас тут корни и пустит… И трактир и лавочка явятся.
– Пущай его! – махнул рукой Ефим.
– Та-ак! Добрый ты…
– Да что? По крайности, земля у нас своя будет.
– • И у него будет. А надо так, чтобы у нас было, а у него не было. Вот этак бы!..
– Ишь чего захотел!
– Трактир с лавочкой и мы с тобой открыть можем… Зачем же чужому человеку такое дело уступать? Ведь ты понимаешь, что, ежели трактир, стало быть, с заводов парни ходить будут, пьянство и порча девок начнётся… Кто всё это заведёт? Чужой человек… Ведь вот мы с тобой всю эту историю можем устроить, а однако не завели. По какой причине?
– Кто ж её знает? – сказал Ефим, тряхнув головой и улыбаясь. – По жалости нашей, надо полагать… – объяснил он, подумав.
– То есть как по жалости? – допытывался Финоген.
– Значит, жалеючи людей… сам ты говорил, что поэтому… по совести, стало быть…
Финоген посмотрел в лицо шабра суровым взглядом учителя на бестолкового ученика и объяснил ему:
– Не по жалости и не по совести, а говори – по разуму. Нам, которые есть способные, следует друг за друга держаться крепкими руками, и будем мы тогда как каменная стена… Всяк об нас лоб разобьёт, ежели по сок-кровь к нам явится… Стало быть – не зорить мы друг друга должны, а помогать один другому. Не все помощи достойны… но которые способные… работящие, с умом в голове, – тех поддерживай! Ничего, кроме выгоды, тебе от этого не будет… Понял?
– Н-да… это конечно… – раздумчиво сказал Ефим. – Только строго очень уж…
– Как это – строго?
– Да… так! Не то, чтобы строго… а вот опять я тебе скажу, к примеру, Лёска… Разве он глупый мужик? Только что – пьёт.
– Ну, так что – Лёска?
– Как его, говорю, не поддержишь иной раз! Хоша он и неспособный к работе, а разве без ума?
– Ну, ты его и поддерживай… он твой двоюродный.
– Да не в том сила, что двоюродный…
– Ты мне вот что скажи: ты ему помогал?
– Мало ли!
– Ну, а помог?
Ефим вздохнул и, усмехаясь, почесал грудь.
– Поможешь ему, чёрту…
– А будешь помогать? – допрашивал Финоген.
– Больше не буду! Ну его… – И Ефим безнадёжно махнул рукой.
– Это ты врёшь, – будешь и ещё! И хлеба ты ему дашь, и овцу, и прочее…
– Да ведь как не дашь!.. – почти с отчаянием сказал Ефим, сплёвывая в сторону.
– Ну, то-то вот! А какая ему от того польза? И тебе тоже – какая? Выходит, брат, у нас от этого одна бестолочь. Сволочь всякую мы нянчим, а хорошего, нужного человека не умеем беречь. Говорил я вам тогда насчёт хромого Пашки, Савёлычева сына: «Эй, мужики! выделите ему клок земли, сгоношите избёнку… отблагодарит он!» А вы заартачились: то да сё… Ну, и вот – он теперь, в Анкудиновой живучи, и слесарит, и кузнечит, и ребят учит грамоте… да вон ещё корзины плесть выучил… Пользу от него имеют анкудиновцы али нет?
– Н-да, тут мы проштрафились, Финоген Ильич… Это ты тогда верно говорил. Насчёт ребят-то вот плохо… ну-ка иди на завод, ломай четыре версты… Совсем даром мёрзнут… С Пашкой мы обмишулились… жа-аль!
И Ефим даже чмокнул губами как-то особенно…
– Мужику, Ефимушка, прежде всего надо ум иметь при себе… без ума мужику никак невозможно жить на земле! – сказал Финоген, тяжело вздыхая.
Постояв ещё с минуту друг против друга, шабры разошлись. Ефим отправился в угол своего огорода и стал там крепить плетень; а Финоген вдумчиво посмотрел вслед ему, качнул головой и пошёл к избе широкими, твёрдыми шагами.
А в избе Лёски Киликина происходил другой разговор. Худенький, остробородый Лёска сидел за столом против Лохова; на столе красовалась бутылка водки, чашка квашеной капусты и большой обломанный кусок ржаного хлеба. В избе было темно, но мягкие покровы тьмы не скрывали ни истоптанного пола с широкими
