Это случилось больше двух лет назад, и ребенок, заставивший герцога торопиться с заключением брака, уже давно умер. И все же Яков не жалел о браке. Его верность вызывала сомнения, но Анна Хайд знала, что, встречая при дворе своего брата гораздо более привлекательных женщин, он едва ли мог найти хоть одну, значившую для него так же много, как она, его супруга; во всяком случае, ради другой женщины Яков не рискнул бы навлечь на себя гнев семьи; а поскольку Анна не слишком мешала его похождениям, то во всем остальном он полностью подчинялся ей. Она понимала, что глупо было бы ждать верности от внука Генриха Четвертого.
Сейчас, подъезжая к дворцу и принимая радостные приветствия собравшегося народа – его морские победы принесли ему славу, сравнимую разве что со славой самого короля, – он наверняка думал о ней, наверняка молился о том, чтобы она благополучно разрешилась от бремени и подарила ему сына. Пожалуй, в качестве супруга он вполне устраивал ее настолько, насколько это было возможно в данных обстоятельствах.
Внезапно боли усилились, она даже захотела позвать служанок, ожидавших в передней вместе с лекарем и повивальной бабкой; еще никогда в покоях не было так безлюдно – сказывалось творившееся на улицах города. Вероятно, оставшиеся во дворце тоже мечтали присоединиться к народному гулянью.
Она вспомнила свою первую встречу с Яковом. Тогда ему как раз исполнилось двадцать два года, а она, восемнадцатилетняя девушка, находилась в услужении его сестры, принцессы Оранской. Это было еще до Реставрации – Карл и Яков, оба без единого пенни в карманах, скитались по Европе и искали друзей, которые помогли бы им вернуть трон. В Париже мать Якова устроила братьям встречу с принцессой, и когда она, Анна Хайд, приехала туда из Бреды, герцог ее приметил. Впрочем, он обращал внимание на многих женщин; лишь после того, как он сам нанес визит в Бреду, между ними вспыхнуло пламя жаркой, неукротимой страсти.
«Я женюсь на тебе», – сказал тогда Яков, и она ему поверила, хотя понимала, что дочь Эдварда Хайда, в то время одного из самых близких советников короля, а ныне графа Кларендонского, не могла составить партию возможному наследнику британской короны; когда же она узнала, что пуританское правление в Англии скоро закончится и Карл будет провозглашен законным монархом, ее надежды на брак и вовсе растаяли. Ей казалось, что для Якова найдут какую-нибудь принцессу и его легкомысленное обещание будет забыто.
Анна до сих пор с дрожью вспоминала май 1660 года: возвращение Карла в Англию и приготовления к родам, до которых оставалось всего пять месяцев! Она была готова до конца жизни боготворить Якова за то, что он тогда сделал для нее. В конце июня он объявил, что ради своей будущей супруги и их ребенка будет противостоять и своему брату, и ее отцу, и своей непреклонной матери; так все и случилось. Уступая старшему брату в обаянии и умении ладить с людьми, он не раздавал обещания подобно Карлу, но зато всегда держал свое слово; и вот, в один из сентябрьских вечеров – за шесть недель до рождения сына – преподобный Джозеф Кроутер обвенчал их в доме ее родителей, далеко за пределами Лондона и королевского дворца.
Однако испытания на этом не кончились. Заключенный брак привел в бешенство королеву-мать – как и бывшую госпожу Анны Хайд, принцессу Оранскую; что касается отца Анны, то он, разъяренный не меньше других, во всеуслышание объявил о своем желании провести остаток дней в темницах Тауэра и даже взойти на эшафот. Напоминать ему об отцовских чувствах не имело смысла. Увы, из страха за свою безопасность благородный Эдвард Хайд был готов пожертвовать даже дочерью.
Во всей той неразберихе нашелся лишь один человек, не принимавший слишком близко к сердцу сложившуюся ситуацию, – к счастью, он был могущественнее других. Карл лишь пожал плечами и сказал, что брак уже заключен; его невестка показалась ему умной женщиной; Яков желал видеть ее своей супругой. Стало быть, дело решенное, тут и спорить не о чем.
Он без лишних церемоний принял ее в свою семью.
Вот почему она с улыбкой подумала о нем, о его проницательных глазах, всегда готовых присмотреть хорошенькую женщину и беззаботно подмигнуть любой, нуждавшейся в ласке или просто в добром слове.
Неудивительно, что мысли Анны обратились к тому ужасному времени именно теперь, когда она снова ждала ребенка. Слишком уж хорошо она помнила, как лежала в постели после родов, обессиленная и задыхавшаяся от слез, а ее супруг заперся у себя в комнате и проклинал все на свете – еще бы, ведь ему сообщили, что ребенок не его! На роль отца вдруг стал претендовать сэр Чарлз Беркли, капитан личной охраны герцога, выразивший желание усыновить младенца и жениться на Анне.
Как она ненавидела этого бессовестного лжеца! Прежде Беркли домогался ее, и вот, получив отказ, решил отомстить. Ей было так плохо, что служанки всерьез опасались за ее жизнь; в порыве отчаяния она умолила епископа Винчестерского и герцогиню Ормондскую приехать к ней, а затем в их присутствии торжественно поклялась, что Чарлз Беркли никогда не был ее любовником, что отец ребенка – Яков, герцог Йоркский. Тогда она и вправду могла умереть; она и сама знала, что близка к смерти. Но внезапно в спальню вошел король – со своей обычной улыбкой на губах и с непривычной озабоченностью в глазах, – и она поняла, о чем он думал: «Господи, ну что мой брат нашел в этой женщине?» Тем не менее Анна с благоговением поцеловала его длинные белые пальцы.
«Ничего не бойтесь, сестра, – сказал он. – Вас оклеветали, но мы накажем ваших обидчиков». И, поскольку он продолжал стоять возле ее постели, события немедленно повернулись в ее пользу. «Поправляйтесь, – добавил Карл, – и присоединяйтесь к нам на рождественские торжества».
Ей было любопытно, как теперь ее примут в обществе. Раз король публично продемонстрировал ей свое благоволение, двор уже не мог отвергнуть ее; однако эта фурия, Генриетта-Мария тут же заявила, что никогда не признает ее своей родственницей, и принцесса Оранская последовала примеру королевы-матери; у них появилось немало сторонников. Более того, Яков, все еще не избавившийся от подозрений, даже близко не подходил к ней, и это было самым сильным ударом из всех, выпавших на ее долю. Позже она часто задавалась вопросом о том, как сложилась бы ее судьба, не заболей принцесса Оранская оспой. Та скончалась в декабре, как раз накануне рождественских праздников. На смертном одре она созналась, что оклеветала Анну Хайд. Вот тогда-то Чарлз Беркли, боясь разоблачения, сам явился к Якову и рассказал о своем обмане.
Беркли оказался достаточно изобретателен, чтобы извлечь выгоду из создавшегося положения. «Ваше Высочество! – взмолился он. – Я всего лишь хотел пожертвовать собой ради вас. Беспокоясь за последствия вашего брака, я желал содействовать его расторжению – а сейчас, осознав всю меру ваших страданий, решил исповедаться как на духу».
Это признание так глубоко тронуло Якова, что он, движимый наследственным стюартовским великодушием, мгновенно сменил гнев на милость. К тому же у него сохранилось немало воспоминаний о тех морских баталиях и походах, когда Беркли на деле доказывал ему свою преданность. В результате он пришел в покои Анны, попросил прощения за то, что усомнился в ее верности, и все уладилось как бы само собой.
