— Надо, чтобы к твоим похоронам оно было уже готово, а у нас еще и хлеб на полях и всякие другие работы, и рабы так ленивы, что просто беда. Надо спешить, если мы хотим, чтобы к зиме все было сделано. Скажи, на сколько человек строить отхожее место?
Для нее это важный вопрос, и она сразу задумывается. К тому же она чувствует себя польщенной — еще бы, когда она умрет, в ее честь будет стоять огромное отхожее место, которое сможет вместить сразу много народу. Лодин хорошо знает — она помнит все. Поэтому он заводит разговор о том, что, дескать, однажды она сказала, будто в Борре, не говоря уже об Уппсале, по слухам, начали строить такие отхожие места, чтобы в них не попадали ни дождь, ни ветер. Кому пришла нужда, сидит там, скрытый от любопытных глаз. Но он, Лодин, считает, что строить такое большое отхожее место, какое требуется для ее похорон, с крышей и стенами слишком хлопотно. Поэтому он показывает ей набросок, нацарапанный им на куске дерева. Крыша закрывает строение только наполовину, но он дождя она все-таки защитит, передняя стена до земли не достает, ноги гостя будут видны. А что он делает, видно не будет.
Смех Лодина похож на странный кашель — это, наверно, из-за его срезанных губ. Она поднимает глаза, в них холодный, отрезвляющий вопрос: что смешного, если к ее похоронам нужно построить отхожее место? Лодин сразу отступает. Очевидно, кроме того, что на него возложено искусство колдовства, он распоряжается всеми работами в усадьбе.
— Ты хочешь сказать, что постройка сзади будет открытой? — спрашивает королева.
— Да. Так мы сбережем лес, у нас заготовлено мало бревен, а нам еще надо сделать сруб для кургана. Я считаю, что отхожее место должно вмещать тридцать человек, не меньше.
— Тридцать! — Она смеется, откинув голову, словно надменная девушка.
— Тридцать! Ошибаешься, Лодин! Сто пятьдесят, вот самое малое, сколько нужно. Ясно? — говорит она, и на мгновение на ее лице мелькает обида. — Сто пятьдесят. Это решено. У тебя найдутся достаточно длинные бревна?
— Достаточно длинные! — Лодин фыркает, он рассержен не меньше, чем она. — Бревна можно и надставить. Но ведь отхожее место должно иметь три или четыре опоры, чтобы оно не упало. Поэтому, хочешь не хочешь, а сзади его придется оставить открытым.
— Нет, — говорит она. — Я не желаю, чтобы потом говорили, что на моих похоронах гости сидели в отхожем месте без задней стенки. Строй целиком, Лодин. Помни, что к нам приедут гости даже из Уппсалы!
— Ты надеешься, что наш гонец вовремя поспеет туда? И гости оттуда не опоздают?
— Не смей говорить со мной так, будто я рабыня, которой ты можешь помыкать, как хочешь! — кричит она.
Лодин багровеет до самых ушей, но молчит.
Она говорит нарочно, чтобы унизить его:
— Что ты будешь делать со всем дерьмом, которое останется тут после гостей? Колдовать, чтобы оно исчезло?
Королева смеется и хлопает себя по коленям, она не похожа на женщину, погребение которой не за горами. Лодин уходит. Он получил распоряжение. Она зовет его обратно, явно для того, чтобы унизить еще больше.
— Знаешь, я слышала, что в Ирландии строят теперь отхожие места с отдельным помещением для каждого важного гостя.
— Вот не думал, что благородные люди тоже посещают нужник, — ворчит Лодин.
— Ладно, не будем заноситься, — говорит она, теперь это королева, не терпящая возражений. — Ты строишь большое отхожее место на сто пятьдесят мужчин и женщин и смотри, чтобы в нем была задняя стенка. Обмерь самых толстых девок и рассчитай ширину. А кроме того, выстрой еще одно отхожее место, тоже закрытое, на четырех человек. Этого хватит.
Лодин уходит.
— Сколько забот! — вздыхает она, извиняясь передо мной за прерванный разговор.
— Мне все видится словно в голубоватой дымке, — говорит она. — Конунг, мой отец, взял меня с собой, мы плыли на корабле вдоль берега, с нами было много людей. Мне уже минуло тринадцать, я превращалась в женщину. Меня поместили в палатке на корме, и никто, кроме конунга, моего отца, не смел заходить туда. Меня мутило от морской болезни. Так мы доплыли до Борре. И поспели в самый раз, в этот день ее хоронили в кургане. Могущественный властелин Вестфольда Гудред Великолепный, или, как его еще звали, Конунг Охотник, потерял свою королеву и хозяйку дома. Ее звали Альвхильд. Гудреду подчинялись Альвхеймар, Вингульмерк и Уппленд, и он часто возвращался с богатой добычей из Дании. По всему побережью было черно от его кораблей. Ты бывал в Борре, гость из неведомого?
— Да, бывал.
— День был ненастный, море серое. Мы разглядели несколько островков во фьорде, но противоположный берег открывался нам лишь на короткие мгновения. Высокие дубы и осины на берегу отяжелели от влаги. В Борре много курганов, все они давно заросли травой, но ее курган был совсем свежий, он высился грудой черной земли. Они показались с нею как раз в то мгновение, когда мы сошли с корабля на береговые скалы.
Все это так и стоит у меня перед глазами: дождь, туман, я сама, еще не оправившаяся после морской болезни. Тогда я в первый раз увидела, как хоронят в кургане королеву. Молодые женщины в белом плясали в туманной мгле, музыканты били в бронзовые блюда, и все покачивались в такт этой музыке. Время от времени женщины со стоном горя и муки бросались на землю, потом поднимались и, уловив ритм, продолжали плясать под дождем. Старые женщины плакали. Некоторые из них порезали себе лица, чтобы люди видели их горе. Воины стояли молча и били в свои щиты, они все били и били, а жрец бегал вокруг, кропя кровью луга и пашни. Зажгли факелы. Но он них было больше чада, чем света. Всех охватило мрачное предчувствие — если факелы не горят, значит, в день похорон могущественной Альвхильд из Борре Один почему-то не в духе. Но тут одна из местных колдуний выскочила вперед и начала читать над факелами заклинание. Неожиданно они ярко вспыхнули. В это время несколько воинов привели двух рабынь, которые должны были последовать за королевой в курган. Говорили — потом я узнала, что так оно и было, — будто конунг перед кончиной жены обещал ей четырех женщин. Но на усадьбе требовались рабочие руки, приближалась зима. Он положил на одну чашу весов честь, а на другую — рабочие руки. И не сдержал своего слова. Этих рабынь заранее напоили медом с какими-то травами, они были пьяны и пели.
Они пели хриплыми, грубыми голосами, приближаясь к кургану, который должен был скрыть их повелительницу и их самих. Лица рабынь были закрыты. Их увели за бревенчатую стену. Несколько мужчин бросились за ними туда. Потом говорили — это правда, — что там мужчины получили последнюю радость от этих рабынь до того, как помощник смерти заколол их.
Сначала в курган внесли ее, потом — их.
Вечером был пир, все напились, конунг, мой отец, запер меня в покоях и велел Фритьофу лечь у моего порога, перед тем он выразительно провел лезвием ножа по горлу Фритьофа. Мне было слышно, как над Борре несутся пьяные крики и веселые песни. Я забралась под меховое одеяло и попыталась уснуть, но не могла.
Гудред, Конунг Охотник, властелин Вестфольда, Вингульмерка, Альвхеймара, властелин всего! Говорят, он любил ее?..
Неожиданно ко мне вползает Фритьоф. Почему он ползет и как он открыл замок? У моих ног он поет под пьяные крики гостей, собравшихся на погребение королевы. Я прошу его уйти, но он не слышит меня. Он поет, склонив голову к моим ногам:
Кто-то подошел к двери.
Фритьоф мгновенно спрятался под меховым одеялом валявшимся в ногах моего ложа. Это пришла служанка со строгим наказом от моего отца: я должна надеть самое нарядное платье и явиться в пиршественный покой.
Наверно, я уже догадывалась, что меня ожидает, и не без удовольствия встала с постели. Я знала, что горящие глаза следят за мной из под одеяла. Потому я сперва разделась донага, а потом оделась снова. С
