Покой, куда нас привели, был большой и богато убранный. Ярл стоял посреди покоя, широко расставив ноги, — крепкий человек с грубым лицом. Одет он был нарядно: на плечи был накинут голубой плащ, на поясе блестела серебряная пряжка. К одному плечу была прикреплена роза из сверкающих камней. Такое украшение я видел впервые. За ярлом стояли два мужа. Мечи их не были обнажены. Но руки свободно лежали на животе, эти суровые и ловкие на вид воины, без всяких раздумий пустили бы в ход оружие. За ними стояли еще двое. Все четверо, не отрываясь, смотрели на нас. Мне было не по себе от их взглядов, и мои глаза все время невольно останавливались на них. Хотя я знал, что мне больше пристало с достоинством смотреть в лицо ярла.
Вспомни, йомфру Кристин, мы со Сверриром очень устали. Мы проделали большой путь, у нас было с собой не слишком много еды, мы замерзли и почти не спали. В последнюю ночь мы не спали совсем, если не считать того, что подремали, прислонившись головами друг к другу в конюшне, где стояли наши лошади. С раннего утра мы, словно два нищих, уже стояли под дверьми ярла со своей вестью от конунга Эйстейна. Нас без конца гнали, но мы снова и снова обращались со своей просьбой, с завидной выдержкой мы обращались ко всем, кто проходил мимо. Сломить Сверрира было невозможно, меня тоже.
Наконец Сверрир сказал:
— Твоя уважаемая жена, господин ярл, приходится мне тетушкой, и я был бы глубоко благодарен, если бы мне было позволено повидаться с ней.
Может быть, те четверо и были удивлены, но по ним этого не было заметно. А ярл, даже если ему и было неприятно, имел силы подняться выше этих речей, которые были для него не больше, чем капля грязной воды в серебряной чаше. Видно, он много встречал за свою жизнь и святых людей, и нищих, и монахов, и подозрительных посланцев, и негодяев, скрывавших под плащом меч, и храбрых воинов, готовых умереть за одно доброе слова. Он невозмутимо молчал.
Но протянул руку, чтобы взять завернутое в кожу послание, приняв за него проповеди епископа Хрои, которые Сверрир держал в руках. Но Сверрир крепче прижал их к груди и сказал:
— Это не слабое слово конунга и не слабое слово ярла! Это слово Божье, и ничего сильнее его у людей нет…
По лицу ярла скользнула тень гнева, но он сдержался, ему, наверное, показалось, что его просто дурачат. Он хотел было что-то сказать, однако Сверрир опередил его:
— Тебе должно быть известно, господин ярл, что конунг Эйстейн ведет войну с конунгом Магнусом. Эйстейн каждый день благодарит тебя за помощь, которую ты оказал ему. Но ему нужно еще больше людей и оружия.
Ярл сказал:
— Расскажи о конунге Эйстейне.
Сверрир сказал:
— Я никогда не видел его.
Ярл сказал:
— Мне кажется странным, что конунг посылает ко мне человека, который называет себя сыном конунга Сигурда, и не менее странно, что этот посланец никогда не видел конунга, которому служит.
Сверрир сказал:
— Позволь заметить, господин ярл, что твой укор больше относится к конунгу, чем ко мне.
Ярл сказал:
— А на мой взгляд, он относится к вам обоим.
Сверрир сказал:
— Зато, господин ярл, я встречался с его противником, с Эрлингом Кривым, человеком, который мучает норвежцев и которого ненавидит вся страна. С ним я встречался. И видел творимые им злодеяния. Я даже говорил с ним. И могу о нем рассказать.
Ярл сказал:
— Я тоже встречался с ярлом Эрлингом Кривым. Он далеко не глупый человек. Он хитер и у него длинные руки.
Сверрир сказал:
— У него длинные руки, они тянутся даже к Дании. У него там добрые друзья, господин ярл. Но ведь ты воюешь с данами?
Сверрир подошел к сути дела, он расправил плечи, я тоже, но нам показалось, что ярл не хочет говорить о своих недругах данах и о войне, которую ведет против них.
— По-моему, — сказал он, — конунг Эйстейн — какой частью Норвегии он владеет, я так и не знаю, да и ты, наверное, тоже, — так вот, похоже, что конунг Эйстейн предпочитает посылать людей, а не письма. Однажды мои воины привезли замерзшего человека, которого нашли в лесах Эйдаског. Перед смертью он сказал, что должен был передать мне сообщение от конунга Эйстейна. Однако никакого письма у него не было.
Сверрир сказал:
— Тебе известно, господин ярл, что у Эрлинга Кривого острые зубы. По Норвегии спокойнее ездить, не имея при себе написанных слов. Хотя у самых бесстрашных из людей конунга Эйстейна есть с собой письма, вот мое.
Сверрир протянул ярлу письмо, полученное им от конунга Эйстейна, то, которое Эйнар Мудрый привез ему в Тунсберг. Ярл прочитал письмо, помолчал, потом сказал:
— Ты странный человек, и ты не глуп, сын ты конунга или нет, но любой конунг выиграл бы, если б ты был на его стороне. И любой ярл тоже.
Он засмеялся, и люди, стоявшие за ним, тоже засмеялись. Ярл сказал, что собрать дополнительную помощь конунгу Эйстейну дело не из легких. Ему надо как следует поразмыслить над этим, но не теперь. Теперь Рождество, и пока оно не кончится, мало что можно сделать.
— Есть и еще кое-что, — сказал он и снова засмеялся, на этот раз громче, чем прежде.
Четверо телохранителей у него за спиной тоже засмеялись, они смеялись так же долго, как их повелитель, и так же отрывисто и жестко.
— Уже случалось, — сказал ярл, — что добрый Эрлинг Кривой посылал сюда людей, чтобы подшутить надо мной. Они выдавали себя за посланцев конунга Эйстейна. У многих были с собой грамоты, они были хорошо написаны, но только не конунгом Эйстейном. Эти люди были весьма красноречивы, когда приезжали сюда, но еще красноречивей они становились перед смертью. Особенно красноречивы были их опаленные брови и раны от ожогов, которых на них было больше, чем зубов в волчьей пасти.
Телохранители опять засмеялись точно так же, как ярл.
Потом нас увели, два человека шли впереди нас и два — позади.
Нас ввели в помещение, где все стены были сложены из камня, но оно показалось нам приятным. В нем стояла большая печь для хлеба, она была теплая и нас сразу же повело в сон. Был тут и стол, но постелей не было. Стол ломился от яств и пива, такого крепкого, что оно ударило мне в голову. Мы набросились на еду. Наверное, от голода и недостатка сна мы вдруг заметили, что каменные стены начали качаться и менять цвет у нас на глазах. Там, где они были серые, они стали синими, а там, где были черные и некрасивые, стали красными. Помню, что я смеялся. Сверрир тоже смеялся. Он смотрел на меня и смеялся, и я сказал, что мне нужна постель, потому что я хочу спать. Но постелей тут не было.
— Мы что, пленники в этом каменном стойле? — спросил Сверрир и опять засмеялся.
— Конечно, мы пленники в каменном стойле, — повторил я и тоже засмеялся.
Мы продолжали есть, я обмакнул палец в чашу с медом и облизал его. Выпил рог пива и снова наполнил его, отрезал ножом кусок мяса, поднял его вверх и крикнул Сверриру, хотя он сидел рядом со мной:
— Ты со своим Ярлом!..
— Ну и что, я с Ярлом!.. — тоже крикнул он, — Конечно, я пленник в этом каменном стойле, — вдруг равнодушно сказал Сверрир, таким я его никогда не видел. Я встал, чтобы подойти к нему, обнять и заверить, что я тоже пленник в этом каменном стойле, но споткнулся и упал прямо на печь. Она была теплая, но не горячая, я словно обнял молодую, крепкую женщину, разгоряченную и страстную, не коварную и неприступную, а податливую, пригожую и добрую. В это время к нам втолкнули нового узника.
