однако он не давал о себе забыть. А Александр – тот постоянно был занят мыслями о самом любимом из сыновей.
Когда из Испании приходили плохие вести, он запирался у себя в апартаментах и плакал, а потом несколько дней, ходил в дурном настроении – для него было странно печалиться по нескольку дней, и потому через какое-то время он облегченно вздыхал и восклицал: «Разве можно верить всему, что говорят? Да у такого великолепного молодого человека непременно должны быть враги!»
Однако новости всегда были дурными, и Лукреция испугалась, что на этот раз случилось что-то поистине ужасное.
– Я только переоденусь! – воскликнула она.
– Поспеши, – сказала Адриана. – Он уже заждался.
Лукреция помчалась в свои апартаменты, Джулия последовала за ней. Джулия пребывала в прекрасном настроении, поскольку ей удалось вернуть свою власть над Папой. Она научилась не обращать внимания на его временные увлечения – будь то испанские монахини или рабыни-мавританки. Лукреция рассказывала ей, как относилась к увлечениям отца ее мать, Ваноцца, – та лишь улыбалась, прослышав об очередном, и потому отец никогда на нее не сердился и не оставлял ее своими заботами. Он дал ей двух мужей, последний, Канале, прочно пошел в семью, и даже Чезаре оказывал ему знаки уважения – из уважения к матери. А как Папа любит детей Ваноццы! Да даже если бы он имел возможность сочетаться с Ваноццой законным браком, и то он вряд ли мог быть по отношению к ним щедрее и добрее.
Лукреция была права, и Джулия твердо верила, что к ее маленькой Лауре Папа станет относиться с такой же заботливостью. Александр определенно обожал малышку, и признаком его любви к ее матери было то, что он все-таки пообещал наградить Алессандро Фарнезе кардинальской шапкой. И семья Джулии не могла на нее нахвалиться.
Джулии не терпелось узнать, что такое важное Александр должен сообщить Лукреции. В прежние времена она бы расстроилась, что не ее первую он вызывает к себе, но теперь она уже приспособилась к обстоятельствам и научилась скрывать свое разочарование.
– Отец ждет меня, – сообщила Лукреция, которой рабыня помогала снять наряд для верховой езды.
– Какие еще неприятности нас ожидают? – поинтересовалась Джулия.
– А может, вовсе не неприятности, а хорошие вести? Джулия рассмеялась.
– Ты не меняешься, – сказала Джулия. – Уже год, как ты замужняя дама, а ведешь себя так, будто тебе все еще десять лет.
Лукреция не слушала – она припоминала все, что предшествовало отъезду Джованни. Она знала, какую важную миссию возложил на Джованни Александр, она понимала, как много пришлось Папе проделать, чтобы его сын заслужил при испанском дворе уважение, она слыхала о епископе Ористанском, заботам которого отец поручил Джованни, ей были известны и приказы, отданные отцом Жинесу Фира и Пертузе. Бедолаги, разве они могли помешать Джованни вытворять все, что он вытворял!
И бедный Джованни! По вечерам никуда не ходить. В кости не играть. Каждую ночь спать со своей уродкой-женой, пока, наконец, она не забеременеет. А, выходя в море, непременно надевать перчатки, поскольку соленые брызги и ветер могут испортить руки, а испанскому дворянину прежде всего надо иметь руки белые и мягкие.
Безусловно, Джованни нарушал установленные отцом правила: письма от Фиры и Пертузы явно об этом говорили. Эти письма нагоняли на Папу тоску – правда, тоску недолгую, поскольку он ухитрялся взбадривать себя заявлениями о том, что дражайший его сын, несомненно, совершит все, что ему предназначено.
От Джованни также приходили письма, полные тоски. Его бракосочетание состоялось в Барселоне, на нем присутствовали король и королева Испании, что говорило об их большом уважении к Марии. Но сама Мария… Как писал Джованни, она была ужасно нудной, а физиономия у нее просто лошадиная – короче, ничего, кроме отвращения, он к своей супруге не испытывал.
Лукреция старалась не думать о письме от Фиры и Пертузы, в котором говорилось, что Джованни отказался осуществлять свои супружеские обязанности, и вместо того, чтобы спать с женой, по ночам в сопровождении нескольких приятелей шатается по городу, соблазняя, а то и просто насилуя юных дев.
Это ужасно, поскольку, если Папа и простит сыночка, то вряд ли стоит ждать подобного же всепрощения от короля Испании, ибо жена Джованни была из королевского дома, и пренебрежение ею означало пренебрежение всей испанской королевской семьей.
В тот раз Александр впервые написал Джованни гневное письмо и попросил и Чезаре приписать несколько строк, что тот сделал с превеликим удовольствием.
Лукрецию очень печалило подобное положение вещей, она знала, что и отец им обеспокоен. И хотя другие родители волновались бы куда сильнее, чем он, Лукреция слишком сильно его любила, чтобы позволять ему беспокоиться хотя бы в малой степени.
Она даже два раза всплакнула, и отец нежно обнял ее, поцеловал и воскликнул:
– Солнышко мое! Ты ведь никогда не станешь огорчать отца, правда?
– Никогда, – пообещала она. – Лучше я умру!
Он растроганно прижал ее к груди, назвал «любимой доченькой» и заявил, что и дня без нее прожить не в силах.
Но потом, как всегда, он забывал о том, что приводило его в такое волнение, и возвращался к привычной жизни. А вскоре пришло письмо от Джованни, в котором он винил отца в том, что тот вверг его в горе и несчастия.
Александр разрыдался и принялся клясть себя.
Он вызвал Лукрецию и зачитал ей некоторые фразы:
«Я не понимаю, как мог ты поверить в столь злобные наветы, придуманные людьми гадкими, завистливыми и отнюдь не придерживающимися правды…»
– Вот видишь! – торжествующе вскричал Александр. – Мы в нем ошибались!
