– Но тогда, – возразила ему Лукреция, – Фира и Пертуза – обыкновенные лжецы?
Ее сине-серые глаза потемнели – она вдруг испугалась за судьбу этих двоих: она понимала, кого накажут, чтобы доказать правоту Джованни.
Александр же лишь взмахнул рукой:
– Не важно, не важно, – он не хотел обсуждать судьбу этих двоих, которым строго-настрого приказал сообщать правду и только правду, и он не хотел признавать, что Джованни, скорее всего, лжет. Гораздо приятнее было верить в слова сына!
– Его брак более чем подтвержден! – воскликнул Папа, продолжая читать письмо. И расхохотался: – Еще бы! А то я не знаю своего сына?!
«А если я иногда и гуляю по ночам, дорогой мой отец, то лишь в компании моего тестя Энрике Энрикеса и других приближенных Его католического величества, поскольку в Барселоне принято совершать ночные прогулки», – на этой фразе Александр вновь прервался и принялся расхаживать по апартаментам, снова и снова восхваляя Джованни и убеждая скорее себя, чем Лукрецию, в том, что дети никогда его не подведут. Но Лукреция видела, что от этих уговоров ему намного легче не становится.
Вот почему, когда отец так срочно потребовал ее к себе, она испугалась. Войдя в апартаменты Папы, она бросилась к нему и горячо его поцеловала.
– Доченька! – вскричал Папа. – Мы получили самое замечательное на свете известие! Сегодня вечером мы должны устроить по этому поводу банкет. Ты только послушай: твой брат вскорости станет отцом! Что ты на это скажешь, Лукреция? Что скажешь?
Она захлопала в ладоши:
– О, отец, я так счастлива! Мне даже не хватает слов, чтобы выразить мою радость!
– Так и должно быть! Дай-ка я на тебя погляжу… О, глазенки так и сияют! Какая ты красавица, доченька! Я знал, что ты обрадуешься, вот почему и хотел сообщить тебе эту весть сам. Ты узнала ее первой!
– Я так рада за Джованни! Он будет так счастлив, но еще больше я радуюсь за Ваше Святейшество, поскольку эта весть доставляет вам даже большую радость, чем Джованни.
– Значит, моя доченька так нежно любит отца?
– А разве может быть иначе? – Лукреция была поражена тем, что у него мог возникнуть такой вопрос.
– Я полюбил тебя с того самого момента, как впервые взял на руки, – у тебя была тогда красная сморщенная мордочка, ты кричала, но волосики уже тогда были как золото. Моя Лукреция, любимая моя Лукреция! Вот уж ты никогда не доставишь мне никаких хлопот.
Она преклонила колена и поцеловала ему руку:
– Так и есть, отец, вы хорошо меня знаете.
– А теперь, – сообщил он, обнимая Лукрецию, – надо сделать так, чтобы об этом узнал весь Рим. Вы уж с Джулией поломайте свои хорошенькие головки и закатите банкет – всем банкетам банкет!
Лукреция летела к себе как на крыльях и была немало удивлена, увидев, что в апартаментах ее поджидает муж.
– Мой господин? – только и смогла она выговорить. Он язвительно рассмеялся:
– Вы не ожидали застать меня здесь? Хотя следовало бы. Вы ведь моя жена.
Она вдруг похолодела от страха: прежде Сфорца никогда сюда не приходил, к тому же у него было странное выражение лица, смысл которого ей был непонятен.
Она молча ждала продолжения.
– Вы были у Его Святейшества? – осведомился он.
– Да.
– Мне следовало бы и самому догадаться: ваша радостная улыбка ясно сказала о том, какие между вами отношения.
– Между отцом и мной?
– Всему Риму известно, что он вас обожает.
– Всему Риму также известно, что он – мой отец. Сфорца вновь засмеялся, это был смех неприятный, но журчащий – в Сфорце все было какое-то мягкое, текучее.
– Именно потому, что весь Рим знает, что он ваш отец, его привязанность к вам, его столь чрезмерное обожание… кажутся странными.
Она удивленно воззрилась на него, а он, больше не сказав ни слова, повернулся и решительными шагами покинул ее комнаты.
Чезаре заявился во дворец Санта Мария дель Портико мрачнее тучи, и Лукреция решила, что виною всему – сообщение о том, что Джованни скоро станет отцом. Законным отцом – что для Чезаре недостижимая мечта. Как жаль, подумала Лукреция, что радость, испытываемая их отцом по поводу скорого отцовства Джованни, стала еще одним горем для Чезаре.
Она знала, что он никогда не забудет данную им перед образом Мадонны клятву уйти из церкви, и она также знала, что никогда еще в своем решении он не был так тверд, как сейчас.
И все же она не могла разгадать, почему так грозно сверкают его глаза, почему так сильно сжаты губы.
Она слишком хорошо знала, какой образ жизни он вел в университете. Не было греха, который он не
