— Надеюсь, я не чересчур утомил вас? Ваш вид говорит о нездоровье.
— Я… я действительно не очень хорошо себя чувствую, — отвечала я.
— Тем большую вы проявили любезность, что соизволили принять меня, миледи.
— Прощайте, кардинал. Благодарю за ваш визит… Пускай мои дамы придут немедленно…
Он поклонился и вышел. И тотчас же в комнаты ворвались три Джоанны, Агнесса и Гиймот.
— У вас совсем больной вид! — воскликнула одна из Джоанн.
— Неудивительно, — отвечала я, — если узнаете, зачем он пожаловал.
— Не томите нас, рассказывайте! — вскричала Агнесса.
Мой рассказ привел их в еще большее волнение.
— Вы не можете никуда ехать! — заявила Агнесса.
— Это вполне очевидно, — согласилась я. — Но что делать?
— Все очень просто, — спокойно сказала Гиймот. — Вы как следует заболеете… Не дай Бог, конечно, — добавила она с улыбкой. — Сегодня кардинал уже видел, что вы нездоровы. Прямо сейчас, еще до его отъезда, мы уложим вас в постель, и ему станет об этом известно. Мы добавим, что вы встретились с ним, превозмогая плохое самочувствие. Ко дню коронации в Лондоне вы разболеетесь окончательно… Не дай Господь! — снова прибавила она. — Так что скорее в постель, миледи. Вы и правда немного бледны…
Мой сын Генрих был коронован в Вестминстере в шестой день ноября того же 1429 года в присутствии членов парламента. Его мать на коронации не присутствовала. Она была не столько больна в те дни, сколько неуклюжа и малоповоротлива, ибо находилась на последнем месяце беременности и не покидала своих покоев, где с ней оставались только самые верные, надежные люди.
Как мне хотелось быть рядом со своим мальчиком во время коронации. Бедняжка! Для восьмилетнего ребенка это торжество явилось немалым испытанием. Но, насколько я помнила, мой малыш по натуре рос достаточно спокойным и разумным, и я надеялась, что воспитание, которое он получил сейчас, не сделало его хуже.
Мне осталось знать, ощущал ли он потребность в матери. И во время торжества, и вообще в жизни. Думал ли обо мне? Не превратилась ли я для него в какое-то далекое, зыбкое воспоминание о раннем детстве?
Оуэн считал, что поспешность коронации объяснялась не только положением во Франции, но и желанием многих лордов принизить значение Глостера в стране, ибо теперь тот уже не мог законно занимать роль протектора при короле.
— Но они ведь не думают, что мой сын в состоянии править страной в восьмилетнем возрасте? — спрашивала я.
— Разумеется, нет, — отвечал Оуэн. — Однако это дает им повод избавиться от Глостера. Не ты одна, моя любовь, считаешь его камнем преткновения.
— Да, и кардинал больше всех.
— О, не только он…
Нам рассказали, что и как происходило шестого ноября в Вестминстерском аббатстве. Граф Уорик ввел моего сына; тот прелестно выглядел в королевской мантии, лицо его было важным и серьезным, но немного печальным. Возможно, он просто устал от всех приготовлений, а быть может, понимал уже, какой тяжкий груз ложится на его детские плечи, и прозревал ожидавшие его тяготы и беды.
В тот день мысленно я оставалась с ним. Незадолго до коронации я написала ему, как огорчена и в какой пребываю тоске из-за того, что не могу быть рядом с ним в столь торжественный момент. Что на деле оказывалось не совсем так, потому что огорчение мое окупалось счастливыми мыслями о ребенке, ждать которого оставалось совсем недолго.
Ложь угнетала меня. Ложь, которой я вынуждена обволакивать моего старшего сына. Обманывать Глостера или кардинала для меня не было столь мучительным.
От Генриха я получила письменный ответ. Он выражал сочувствие по поводу моей затянувшейся болезни и сожалел, что я не присутствовала на его коронации, не видела его в королевском облачении.
На состоявшемся после церемонии торжественном обеде было заявлено, что в новом году король покинет Англию и отправится с визитом в свои французские владения.
В Вестминстерском аббатстве уже прошла коронация моего старшего сына, а я готовилась к предстоящим родам. Все шло, не боюсь теперь это сказать, как мы и задумали: мы сумели соблюсти тайну. Как и прежде, меня окружали верные люди. Зная, чем рискуют, они все же продолжали помогать, стараясь не думать о возможных последствиях.
Дни стали намного короче, темень вползала во дворец уже к четырем часам пополудни, зачастили снегопады.
— Это к лучшему, — говорила одна из Джоанн. — Меньше неожиданных визитеров…
И вот настала пора. Мои подруги находились все время рядом, я чувствовала себя защищенной от всех напастей.
Роды прошли еще легче, чем в прошлый раз, когда появился на свет Эдмунд. Услышав первый крик ребенка, я напрочь забыла о противозаконности своего поведения, обо всех страхах и опасностях и отдалась во власть одному лишь чувству — счастью материнства.
— Опять мальчик, — прошептала Гиймот. — Такой красавец… Здоровенький и тяжелый… Братец для маленького Эдмунда…
Потом я увидела у своей постели Оуэна с новорожденным на руках.
— Вот он каков! — сказал мне Оуэн. — Только посмотри на него. Разве не прекрасен? Ты должна гордиться, что родила такого ребенка.
— Он твой тоже, — с трудом проговорила я.
Все, все у нас не напрасно, думала я, и можно все отдать за счастье этого мига!..
Мы назвали его Джаспер.
— Джаспер из Хатфилда, — сказала я. — Брат Эдмунда из Хэдема…
Эдмунду вскоре показали нового братика, на колыбель которого он с удивлением воззрился.
— Это твой собственный брат, — объяснила я ему. — Младший. Ты будешь его опекать, хорошо? Скажи «да»…
Эдмунд серьезно кивал головкой.
— Вы будете друзьями, обещай мне. В этом трудном мире станете держаться друг друга. Хорошо, Эдмунд? Скажи «да»… Ну скажи «да»…
— Да, — лепетал он. — Да…
И весело улыбался, словно нет на свете ничего более забавного, чем заиметь собственного брата.
Глава 9
ДЕВА ПО ИМЕНИ ИОАННА
В течение нескольких недель после рождения Джаспера нас никто не тревожил. Но я знала, долго так тянуться не может: кардинал Винчестерский, он же Генри Бофорт, посетив меня здесь, в Хатфилде, дал понять, что коронации моего сына и официальному восшествию его на французский престол придается огромное значение. Мое присутствие при этом совершенно необходимо, поскольку я к тому же сестра человека, осмелившегося назвать себя королем Франции. Впрочем, чем больше я думала о создавшемся положении, тем меньше понимала, какую роль определят для меня во всем этом, и мечтала оставаться на месте с моими детьми, с Оуэном.
Однако сам он говорил мне так:
— К сожалению, не представляю, как тебе удастся избежать поездки во Францию… Да, единожды это получилось — во время коронации в Вестминстере, не вызвав подозрений, потому что кардинал сам видел, что ты нездорова. Вернее, его убедили в этом. Но если ты повторишь то же самое — объявишь о своей
