оказалась для меня восполнима. Если же я лишусь Оуэна, то потеряю все и навсегда…
Оуэн попытался подробнее объяснить мне поступок Бедфорда — его столь быструю женитьбу.
— Союз с бургундцами, — говорил он, — слабеет с каждым днем. Бедфорд ищет новых союзников, потому что наше положение во Франции ухудшается. Вера в непобедимость англичан, увы, рассеивается. Начало этому положила та самая девушка, кого у нас считают безумной, святой, а также колдуньей. Бедфорд старается исправить положение, выполнить предсмертный наказ нашего великого короля… но тщетно. Насколько я могу судить, единственная причина, по которой французы не одержали до сих пор полновесной победы, это нерешительность твоего брата Карла VII. Он, как рассказывали, снова впал в привычное для него полусонное состояние, а с ним и его армия, собрать которую так помогла ему Дева. Но, боюсь, ее дух еще жив и вскоре даст о себе знать…
И еще рассуждал Оуэн:
— Люксембурги богаты и сильны. Союз с ними может восполнить ослабленные связи с Бургундским домом и быть полезным все для той же цели: разрывать Францию изнутри, сталкивать друг с другом различные знатные роды. Бедфорд не мог упустить подобной возможности. Его нельзя осуждать.
— Еще один брак по расчету, — сказала я с горечью. — Сколько их и как долго будут они заключаться.
— Пока существуют земли и люди, — с улыбкой ответил Оуэн.
— Но он так любил бедную Анну! Хотя… хотя их брак тоже можно назвать политическим.
— Конечно, дорогая. Поэтому не осуждай Бедфорда за то, что он во второй раз делает то же самое, забывая при этом о себе и ставя на первое место государственную необходимость.
— Я не осуждаю, Оуэн, а только глубоко сожалею. И не могу не думать об Анне. Как она там…
Быть может, она смотрит сейчас с небес и видит, как любимый супруг, которому она всегда оставалась так преданна, спустя всего несколько месяцев после ее ухода из жизни сочетался браком с дочерью графа из рода Люксембургов… и не по страстной любви, но лишь потому, что так требовалось для пользы дела… Впрочем, подумала я, возможно, это последнее как раз оправдывает его в глазах Анны, что взирает на него с небес.
В июне того же года Бедфорд все же приехал в Лондон со своей новой женой.
Торжественной встречи ему не устроили. Новый брак не получил одобрения в Англии, потому что, не принеся ожидаемой политической выгоды, повел за собой окончательную потерю сильного союзника в лице герцога Филиппа Бургундского, брата его покойной жены. Положение английских войск во Франции становилось все более плачевным. Враждующие стороны как бы выжидали, но это вялое противостояние оказалось выгодно в первую очередь французам — ведь они находились на своей земле; англичанам, как воздух, требовалась решительная победа, достижение которой становилось все менее вероятным. Если вообще возможным. Я хотела увидеться с Бедфордом, но не знала, осуществится ли это, и если да, смогу ли я с полной искренностью выразить ему свои соболезнования. Тем более за ними должны сразу же последовать поздравления с новым браком.
Во всяком случае, я знала одно: этот человек отнюдь не был счастлив сейчас. И вообще его можно, как это ни печально, отнести к разряду неудачников.
Вскоре после прибытия Бедфорда стало совершенно очевидным, что его младший брат Хамфри Глостер, не теряя времени зря, поторопился нанести удар по теряющему престиж родственнику, которого всегда ненавидел только за то, что тот старше, а значит, обладает большими правами. Теперь же брат Джон возвратился не в ранге героя войны, не как победитель, а скорее как побежденный — так как же не воспользоваться этим?
С легкой подачи Глостера по всей стране стали расходиться слухи о беспечности и легкомыслии Бедфорда; что он плохо справляется со своим делом, больше думая о том, как ублажить новую жену, чем о выполнении долга; что нарушил обещания, которые дал своему великому и благородному брату Генриху V… Словом, груз обвинений.
Бедфорд не безмолвствовал. Он распространил заявление, требуя созыва парламента, чтобы там в присутствии короля выслушать выдвигаемую против него клевету и дать ответ.
Это не слишком устраивало Глостера, который хотел оставаться в тени.
Все окончилось тем, что в парламенте, где Бедфорд отвечал на обвинения, его похвалили за деятельность во Франции и предложили продолжить ее.
Но Глостер не смирился с временным проигрышем. Он не думал отступать в битве за усиление своего влияния в стране.
Я же по-прежнему полагала, что его политические притязания, при всей их непривлекательности, выгодны нам, если так можно выразиться, нам с Оуэном, отвлекая моего главного — и, возможно, единственного недоброжелателя от вторжения в мою жизнь.
После провала в парламенте его замыслов Глостер в запальчивости объявил на Королевском совете, что у него есть план, как изменить в корне нынешнюю ситуацию во Франции и вернуть стране то положение, в каком она пребывала в годы правления великого короля Генриха V.
Он уверял, что его венценосный брат часто обсуждал с ним французские проблемы, даже неоднократно испрашивал советы, которым и следовал, в результате чего добивался неизменных успехов. А потому он, Глостер, чувствует в себе силы повести войско во Францию, и тогда все увидят, как быстро он победит. Пусть только ему дадут солдат и оружие.
По-видимому, он преступил дозволенное, и у членов совета хватило ума это понять. Они знали, что на смертном одре король Генрих просил Бедфорда сдерживать неосторожные порывы младшего брата и не давать ему власть, ибо это может привести к нежелательным последствиям.
В громогласном заявлении Глостера о его готовности взять на себя руководство военными действиями во Франции члены Королевского совета усмотрели проявление слабости герцога и решительно отказались поддержать его предложение и снабдить оружием и войском.
Бедфорд на том же заседании совета сообщил, что вскоре возвращается на континент.
Я виделась с ним незадолго до его отъезда, когда приехала на неделю в Вестминстер в надежде повидать своего сына. Мы решили с Оуэном, что будет лучше, если время от времени я стану появляться при дворе.
Бедфорд выглядел усталым и изнуренным, в лице его проглядывала безнадежность, чтобы не сказать — отчаяние. Со мной он держался, как и раньше, приветливо и дружелюбно, но говорил больше о пустяках, не касаясь серьезных тем. Я выразила ему соболезнование по поводу смерти Анны и распрощалась с ним.
Вскоре после этого я решила переехать из Хатфилда снова в Хэдем, более удаленный от столицы и более уединенный.
Тем более что снова была беременна.
И опять, как всегда в этот период, ощущение блаженства вошло в меня. Я чувствовала себя простой, чуть ли не деревенской женщиной, далекой от всяческой суеты, и не было мне ровно никакого дела до всевозможных дворцовых интриг, и я не опасалась ничьей злобы, никакой вредоносной молвы.
Но, конечно, такое мое состояние являлось в большей степени воображаемым. Жизнь, увы, вторгалась в наше уединение, принося различного рода вести — и хорошие, и плохие.
С удовольствием и радостью я узнавала, что мой венценосный сын благополучно растет и взрослеет, проявляя серьезное понимание своих обязанностей и не делая попыток от них уклониться, чем вызывает уважение воспитателей и всех, кто с ним соприкасается.
Однако известие о том, что Глостер начал оказывать моему сыну повышенное внимание, претендуя на роль главного и единственного наставника, вызывало у меня беспокойство. Спора нет, Глостер слыл весьма образованным человеком. Но страсть к интригам была главной чертой этого порочного, тщеславного, безжалостного, несдержанного человека. И вместе с тем в нем уживалась тяга к литературе, обожание греческих и латинских поэтов и философов; он хорошо знаком с именами Аристотеля, Данте и Петрарки. В беседе с учеными людьми это был, говорят, совершенно другой человек, от которого, казалось бы, странно и невозможно ожидать лицемерия, подлости, подвохов.
Мой сын тоже интересовался науками, любил книги больше, чем военное искусство, а потому у него могло найтись немало общего с его опасным дядей. Насколько мне стало известно, так оно и произошло, и
