В отчете STRATCOM подчеркивается необходимость доверия Вашингтону: его «позиция сдерживания» должна быть «убедительной» и «отчетливо видной». США следует иметь в своем распоряжении «все средства ответа», но ядерное оружие самое важное, потому что «в отличие от химического или биологического оружия, ядерным взрывом колоссальные разрушения причиняются немедленно, и смягчить подобный эффект, скорее всего, нельзя ничем». «Хотя (внимание!) маловероятно, что мы применим ядерное оружие в обстоятельствах, не имеющих величайшего значения для судьбы нации, тень ядерного оружия всегда будет лежать на всяком кризисе или конфликте», поэтому оно должно быть доступно нам, быть наготове. Один из разделов исследования озаглавлен «Оставляя место неопределенности». Важно, чтобы «авторы глобальных планов не слишком тщательно рассуждали… о том, какими ценностями оппонент дорожит больше всего», ибо все они должны стать мишенью. «Было бы себе дороже выставляться этакими сверхрационалистами с холодной головой». «Способность американцев становиться иррациональными и мстительными, если кто-то покушается на их жизненные интересы, должна стать одной из составляющих национального идеала, который мы формируем». Для нашей стратегической позиции только «выгодно», если «некоторые элементы окажутся потенциально способными „терять контроль над собой“».
Эти концепции воскрешают «теорию сумасшедшего», приписываемую Ричарду Никсону, но на сей раз есть все безусловные признаки того, что данная теория пришлась как никогда к месту. Наши враги должны осознать, что «злодейская» сверхдержава опасна, непредсказуема, готова наброситься на «ценности, которыми они дорожат больше всего». Тогда они склонятся перед нашей волей, убедятся в наших «иррациональности и мстительности», и осознав, какая разрушительная сила сосредоточена в наших руках, испугаются нашей «кредитоспособности». Данная концепция, по-видимому, была придумана в Израиле в 1950-х гг. в период правления Рабочей партии, лидеры которой «проповедовали в пользу актов безумия», как писал в своем Дневнике премьер-соглашатель Моше Шаретт, предупреждая, что, если к нам кто-то вторгнется, «мы пойдем на безумие», наше «секретное оружие» направлено отчасти и против США, которые тогда не рассматривались как непререкаемый авторитет, как крестный отец. Если же подобную позицию занимает единственная сверхдержава мира, которая поставила себя как государство над законом и согласна терпеть только немногие ограничения, исходящие от собственной внутренней элиты, это естественным образом порождает тревогу у тех, кто не может позволить себе роскошь удовольствоваться «личиной нравственной правоты», вызывающей усмешку у всех сколько-нибудь серьезных аналитиков27.
Ядерное оружие «вероятно, предназначено для того, чтобы в обозримом будущем играть главную роль в американской стратегии сдерживания», — такой вывод делается в отчете STRATCOM о «политике сдерживания после холодной войны». Поэтому нам следует отказаться от программы «неприменения его первыми» и дать ясно понять своим противникам, что нашей «реакцией» может быть «как ответ, так и упреждение». Мы должны отказаться и от цели, заявленной в Договоре о нераспространении (ДНР) и не соглашаться на «негативные гарантии безопасности», которые не допускают использования ядерного оружия против безъядерных государств, являющихся участниками ДНР.
Президент Клинтон действительно издал в 1995 году документ под названием «Негативные гарантии безопасности», но, как свидетельствуют отчеты BASIC (см. прим. 24), гарантии эти было фактически дезавуированы другим документом, из области внутренней политики — «Позиции США по ядерному оружию». Последующее Директивное Решение Клинтона, от ноября 1997 года, сформулировано в духе планов холодной войны, разве что список возможных целей теперь стал шире.
В отдельный параграф в отчете STRATCOM выделена тема «Конструктивное сдерживание», где приводится один пример: когда в Ливане похищали и убивали советских граждан, «Советы прислали лидеру революционного движения пакет с яичком его старшего сына». «Подобная проницательная игра на том, что более всего значимо в рамках данной культуры, и ее вплетение в идею сдерживания представляет собой именно тот тип конструктивного подхода, который побуждает противника взвешивать, чем он рискует, выбирая цель устрашения», например, такую, как беззащитные советские «враги» в Ливане.
После окончания холодной войны в ноябре 1989 года существенной переменой в «стратегии сдерживания» стал ее адресат: раньше это были Россия и Китай, а теперь — «третий мир» в целом. Об этой перемене свидетельствовало очередное ежегодное послание президента Конгрессу с требованием колоссального увеличения военного бюджета (март 1990 года)28. Впрочем, это требование отличалось от всех предыдущих только предлогом: теперь большой бюджет диктуется не тем, что «русские идут», а тем, что «усложняются технологические возможности» стран «третьего мира». Перед лицом этой новой угрозы мы должны поддерживать «производственную базу обороны» (читай: индустрию высоких технологий) и мощные интервенционистские силы. Все это в основном по-прежнему необходимо именно для применения на Ближнем Востоке, где за «угрозы нашим интересам», которые уже потребовали от нас непосредственного военного участия, «теперь не спросишь с Кремля». Не спросишь за них и с Ирака: Саддам пока еще наш друг и союзник.
Подобная фразеология характерна именно для конца холодной войны. Директива Совета национальной безопасности, выпущенная в октябре 1989 года, в которой рекомендовалось оказывать Саддаму дальнейшую поддержку, призывала к «применению американской военной мощи» там, где это «необходимо и уместно» для защиты наших «жизненных интересов… от Советского Союза или других держав региона…». За месяц до падения Берлинской стены за посягательство на наши интересы все еще можно было «спросить с Кремля»29.
Когда же адресат «стратегии сдерживания» поменялся, международное окружение, как разъяснило Агентство по особым видам оборонительного оружия, «из кишащего всевозможной смертоносной техникой превратилось в изобилующее потенциальными целями». Россия «кишит смертоносной техникой», а юг вообще «изобилует целями» и «усиливающимися угрозами со стороны третьего мира», — такие оценки, по времени совпавшие с посланием президента Конгрессу, в 1990 году давал этой обстановке Объединенный комитет начальников штабов30. Отныне в списке целей оказываются нации, способные производить оружие массового поражения, т. е. очень широкая категория, включающая страны, которые имеют собственные лаборатории, промышленность и инфраструктуру. Новая «глобальная сила» должна распространяться на регионы «к югу от экватора» (надеюсь, это метафора). Другим новшеством является «адаптивное планирование», позволяющее быстро реагировать на «спонтанные угрозы» со стороны малых стран, прежде не учитываемых при выработке ядерной стратегии. К техническим новшествам относится «миниатюрное ядерное оружие», созданное для применения против непокорных («злодейских наций»).
В соответствии с позицией STRATCOM, «главная роль ядерного оружия в политике безопасности США с окончанием холодной войны осталась неизменной». Однако «подготовка к ядерной войне с „третьим миром“ стала новым шагом в его развитии», утверждается в отчетах BASIC и добавляется, что «Соединенные Штаты дают понять всему миру, что ядерное оружие имеет большое значение для престижа страны на международной арене и достижения их военных и политических целей», и что, когда дело касается интересов США (да и, вероятно, других, «менее» ядерных держав), Договор о нераспространении становится пустой бумажкой.
Основным последствием конца холодной войны, указывают аналитики BASIC, стало «исчезновение важного сдерживающего фактора», а именно советской угрозы. То, что это произойдет, было предсказано военными экспертами незадолго до падения Берлинской стены, а затем стало подтверждаться на практике, даже во время вторжения в Панаму, которое состоялось через несколько недель и свидетельствовало о новых возможностях, особо отмеченных высокими государственными мужами31.
Одним из следствий окончания холодной войны явился крах советской экономики, приведший к преждевременной смерти миллионов людей и полному краху общества, кроме его состоятельных элит, связанных с иностранными силами, естественный и предсказуемый результат возвращения России к ее статусу до холодной войны, в качестве, с точки зрения Запада, части «третьего мира», подчиняющегося рыночным принципам, которые в других странах, в отличие от родных пенатов, Запад проводит с неумолимой последовательностью32. Отсюда непосредственно вытекает большая свобода цивилизованных государств в организации военных авантюр. Очевидным следствием стал коллапс доктрины неприсоединения: ведь выбора больше нет, вместо двух могущественнейших всемирных мафиозных кланов на планете теперь правит только одна «злодейская»
